Варвара Головина - В царском кругу. Воспоминания фрейлин дома Романовых
— Должен я отвечать Вашему Величеству как верноподданный или как придворный?
— Без сомнения, как верноподданный.
Граф изъявил желание переговорить с Государыней наедине. Она удалилась с ним, взяла тетрадку и разрешила ему вычеркнуть, не стесняясь, что он находит неудобным.
Панин зачеркнул все. Императрица изорвала тетрадку надвое[18], положила на стол заседаний и сказала сенаторам:
— Господа, граф Панин только что доказал мне самым положительным образом свою преданность.
И, обращаясь к Панину, прибавила:
— Я вас прошу, граф, поехать со мной и отобедать у меня.
С тех пор Ее Величество во всех своих проектах советовалась с ним, и, когда он был в Москве, она спрашивала его мнение письменно.
Прогулка 30 мая[19] — одно из самых дорогих моих воспоминаний. В жизни бывают минуты, когда кажется, что решается судьба. Они как точка, которую ничто не может стереть. Тысяча обстоятельств следуют за ней, не разрушая ее в течение лет; неприятности, проблески счастья, все кажется связанным с этим центром, наполняющим сердце.
Наш флот отправлялся в Англию. Императрица предложила Их Императорским Высочествам съездить в Кронштадт, посмотреть его. Великий Князь одобрил это предложение, Великая Княгиня тоже, при условии, что и я буду участвовать в путешествии. Графиня Шувалова была в городе около своей дочери, которая рожала. Когда эта миленькая поездка была решена, Салтыков пришел накануне утром, для того чтобы убедить Великого Князя, что я не должна принимать участия и поездке и что это возбудит особое недовольство Великой Княгини матери. Я угадала эту интригу прежде, чем кто-нибудь сказал мне о ней. Великий Князь ничего не говорил мне о путешествии, но Великая Княгиня все время высказывала желание взять меня с собой, милостиво прибавляя, что она не может наслаждаться ничем, если я не буду принимать участия. После обеда, когда я сидела у окна в помещении моего дяди, ко мне подошел Великий Князь.
«Портрет графа Панина». Художник Григорий Сердюков. 1760-е гг.
Петр Иванович Панин (1721–1789) — генерал-аншеф и сенатор из рода Паниных, брат Никиты Ивановича Панина. Покрыл себя славой в сражениях Семилетней войны, а в последовавшей следом войне с турками взял Бендерскую крепость. Затем командовал подавлением Пугачевского восстания и пленением самого Пугачева. Владелец и благоустроитель имений Михалково и Дугино.
— Я вас искал по всему саду, — сказал мне он, — мне хотелось вас видеть.
— Ваше Высочество слишком добры, прошло немного времени, как я имела честь вас видеть. Признаюсь, что эта поспешность кажется мне немного подозрительной; я боюсь, не является ли она результатом посещения графа Салтыкова.
Великий Князь покраснел и сказал:
— Что за идея, толстуха! (Он тогда меня так звал.) Я просто хотел вас видеть. До вечера!
— Я не знаю, почему. Ваше Высочество, у меня есть предчувствие, что должно что-то случиться.
В шесть часов я поднялась к Императрице. Она появилась раньше. Их Императорские Высочества опоздали. Государыня подошла ко мне и сказала:
— Я надеюсь, что вы участвуете в путешествии?
— Я не получала еще никакого приказания, — ответила я.
— Но как же можно разлучить вас с мужем? Как же вы не будете сопровождать Великую Княгиню?
Я наклонила голову, ничего не ответив, видя, что Императрица была рассержена.
— Наконец, — прибавила она, — если о вас не позаботились, то я беру это на себя.
Когда пришли Их Императорские Высочества, Государыня была серьезна. Она села за бостон, а мы около круглого стола. Я рассказала Великой Княгине все, что произошло. Она очень обрадовалась, предвидя, что я поеду вместе с ней. Она позвала Великого Князя и передала ему все, что я ей сообщила. Он рассыпался в просьбах, чтобы я ехала с ним. Я заупрямилась, поставила ему на вид все опасности, которым он подвергался около графа Салтыкова; сознаюсь, что я была немного злой.
После вечера у Императрицы я ужинала у Их Высочеств. Та же просьба, и тот же отказ. Потом я вернулась к себе. В то время как я собиралась ложиться, Великий Князь послал за моим мужем, который пришел мне передать, что я непременно должна ехать.
Мы отправились в путь рано утром на следующий день. В свите Их Императорских Высочеств были граф Салтыков, мой муж, я, граф и графиня Толстые, г-н и г-жа Тутолмины, просившие разрешения принять участие в путешествии, дежурили фрейлина и камергер. Погода была великолепна. Много гуляли перед обедом, который был подан во дворец Монплезир, где мы прожили два дня в течение нашей поездки. Вечером мы, я и Великая Княгиня, отправились на морской берег. Море было спокойно и позволяло надеяться на следующий день. Заходящее солнце чудно светило, и его золотые лучи освещали высокие старые дерева, длинные тени которых были усеяны яркими точками света. Этот момент в природе производит вполне определенное действие. Артист находит в нем совсем готовую палитру, которую напрасно ищет в своем воображении. Это так же, как прекрасный характер, определившийся и благородный, который поражает, вызывает привязанность и разрушает сомнение. Спокойное море является зеркалом природы; оно отражает небо так же, как красивое лицо носит отпечаток души.
Широкая аллея в середине сада поднимается уступами до большого дворца, пересекаемая струями фонтанов; они поднимаются очень высоко и рассыпаются бриллиантами. Сад оканчивается каналом, ведущим в море. Посередине канала находились катера и шлюпки, на которых мы на следующий день должны были отправиться в Кронштадт. Матросы сидели кругом котла на шлюпке и ели похлебку деревянными ложками. И Великая Княгиня остановилась на мгновение, смотря на них, потом она спустилась на несколько ступеней и спросила их, что они едят.
— Похлебку, матушка[20] — отвечали они разом.
Она спустилась к судну и спросила у них ложку, чтобы попробовать похлебку. Энтузиазм, вызванный у матросов этим добрым побуждением, достиг апогея. Их крики долго еще повторялись эхом. Великая Княгиня тихо поднялась, со спокойным, ангельским видом, который делал еще красивее ее прекрасное лицо; она молча подала мне руку и пошла по направлению к саду. Я не говорила ничего; крики матросов отдавались в глубине моей души. Красота природы, волшебная сила прелести и доброты как прекрасный аккорд на хорошо настроенном органе: звуки проникают в сердце и заставляют забывать слова, слишком сильно чувствуешь, чтобы искать их.
