Михаил Герман - Хогарт

Правда, Хогарт был достаточно знаменит и мог не сомневаться в том, что, если только захочет, станет членом будущей Академии. Однако он боялся, что там его сопричислят к граверам, а по тем временам это было несколько унизительно. И вообще, полагая себя первым художником Англии — в чем он был совершенно прав, — Хогарт никак не хотел появления какой-то новой Академии, где, конечно, не мог рассчитывать на главное место. К тому же он был достаточно проницателен, чтобы понять: Академия в принципе своем предусматривает консервацию традиций, а никак не их развитие.

Но проклятые «конессёры» не только составили проект Академии, но и ухитрились получить одобрение его у самого принца Уэльского Фредерика, что делало их начинание вполне реальным, а значит, и весьма для Хогарта опасным.

Положение Хогарта было двойственным. Он был слишком тщеславен и самолюбив, чтобы, отказавшись от всяких официальных почестей и успехов, встать в оппозицию к модному искусству, искать удовлетворения только в своей работе и надеяться на признание и суд потомков. Но идти на компромисс с совестью и своими художественными принципами он тоже был не в состоянии.

Он не настолько презирал будущую Академию, чтобы быть равнодушным к ее созданию. Поэтому он загодя противился ее учреждению, нервничал, злился.

Беспокоила его, естественно, не только и не столько сама Академия — до открытия ее было еще далеко (организовалась она уже после смерти Хогарта), — но все более откровенная консолидация его противников. Если картины, гравюры и отдельные сентенции ему как-то прощали, то трактат — откровенную программу борьбы — прощать не собирались.

Помимо своей воли, быть может, Хогарт оказался врагом многих. С одной стороны, он был и оставался потрясателем основ благополучного, любимого дилетантами и коллекционерами искусства, с другой — он уже становился «стариком», художником уходящего поколения. Уже начинают различаться на горизонте новые звезды английского искусства, уже пишет первые свои портреты Джошуа Рейнольдс, будущий великий недруг Хогарта, основатель Академии, сумевший через несколько лет привлечь на свою сторону многих хогартовских приверженцев.

Словом, как писалось и в тогдашних романах, «тучи над его головой сгущались». Успокоенный и обрадованный первыми доброжелательными отзывами на свой трактат, Хогарт уверовал в успех и в свою победу над «конессёрами», хотя, надо думать, беспокойство не оставляло его вполне. Недаром он при всей своей самоуверенности снабдил трактат многословным предуведомлением, недаром честно признавался в предисловии, что пользовался помощью друзей. Он чувствовал опасность и хотел заранее застраховать себя от нее. Но ничего из этого не получилось.

Его картины — даже если они не нравились знатокам — никто не мог упрекнуть в профессиональной слабости. Как художник Хогарт был почти неуязвим. На этот раз он выступил как литератор и философ; стал неофитом. Наконец-то открылась счастливая возможность сделать посмешищем того, кто позволял себе над слишком многим смеяться!

Еще начиная работать над трактатом, он набросал-стишки о будущем своей книги, где были такие слова: «…то, что он достиг своим карандашом, он потеряет пером…» И оказался пророком.

Не прошло и нескольких месяцев со дня выхода «Анализа красоты», как Хогарт узнал, что издана карикатура, посвященная ему самому и его книге. Сделал ее известный в ту пору художник Пол Сэндби, автор эффектно писанных акварельных пейзажей, бывших тогда в большой моде. Прежде Сэндби — он был намного младше Хогарта — относился к нему с великим почтением. Но потом между ними произошла размолвка, как говорят, из-за того, что Хогарт спародировал в «Модном браке» какую-то работу Сэндби. Так или иначе Сэндби примкнул к лагерю врагов. И вот впервые Хогарт видит себя на смешном рисунке, где на все лады поносится и унижается и он сам, и его картины, и его трактат.

Называлась гравюра «Волшебный фонарь».

Чего только там не было! Голова бедного Хогарта представляла собою волшебный фонарь, изо рта его падал луч света, рисовавший на стене пародию на его же картину «Павел перед Феликсом». Тут же маячила окарикатуренная фигура Рембрандта — недвусмысленный намек на то, что стиль Хогарта — не более чем дурное повторение приемов голландской школы. Много там еще имелось обидных для Хогарта деталей. Но самым неприятным было, без сомнения, изображение покосившегося и разбитого «Колумбова яйца» на мольберте.

Вслед за тем появилось еще несколько не менее обидных гравюр, где (надо признаться, довольно остроумно — Сэндби имел перед глазами пример самого Хогарта, блестяще пародировавшего чужую живопись) высмеивались основные принципы «Анализа красоты». «Змеевидная линия» варьировалась на все лады, да и сам Хогарт был изображен со злобным бесстыдством. Его картины, рисунки буквально выворачивались наизнанку. Его показывали ненавистником классического искусства, маньяком, варваром, недоучкой. Весь мир его представлений о прекрасном, его очень интимные мысли об искусстве Сэндби показал с тонкостью знатока и изощренностью садиста. Это была настоящая, хорошо продуманная травля не столько художественных принципов, сколько человека. Когда в молодости Хогарт делал карикатуры на Кента, он высмеивал его живопись, но никогда не касался его частной жизни. Сэндби же не останавливался ни перед чем. Все, что он знал или просто слышал о Хогарте, все самые грязные сплетни и слухи питали его воображение. Он дошел до того, что изобразил Хогарта рогоносцем, хотя добродетель леди Хогарт никогда и ни у кого сомнений не вызывала.

Но как бы ни были фантастичны вымыслы Сэндби, в его карикатурах присутствовала доля действительности, чудовищно раздутой, опошленной, конечно, но все же сообщавшая его листам некоторую обоснованность, убийственную для Хогарта. Непроданные экземпляры «Анализа красоты», поруганные великие мастера, книга с заглавием «Возражения против Академии художеств», пародии на хогартовские картины и иллюстрации к трактату, любимый художником мопс — все это смешивает Сэндби в своих язвительных и желчных карикатурах. Все это выглядело достаточно гнусно, и то немногое, что, быть может, и в самом деле заслуживало иронии, тонуло в потоках ядовитых и подлых инсинуаций.

К сожалению — надо признаться в этом, — Хогарт не сумел сохранить достоинство уверенного в своей правоте человека. Обиженный, ослепленный гневом, он счел все средства борьбы дозволенными, даже те, к которым прибегли его противники.

Нет нужды пересказывать или цитировать обмен бранью, который лишь из вежливости можно назвать полемикой, те статьи, полные взаимной ненависти, что то и дело появлялись в лондонских газетах в пору грандиозного сведения счетов между Хогартом и Сэндби. Оба врага и их многочисленные друзья, почти забыв о первоначальном предмете спора, думали, кажется, только о том, как побольнее задеть противника.