Серафима Чеботарь - Восхитительные женщины. Неподвластные времени

Марина Цветаева

На первом этаже их дома находилось знаменитое кафе «Петит Сен-Бенуа», владелец которого мсье Варе был признан самым красивым гарсоном Парижа. Про Варе говорили, что когда-то он служил у Гийома Аполлинера, и его кафе часто посещали сливки французской художественной богемы. Здесь же столовались Гончарова и Ларионов, и сюда после спектаклей приходила чуть ли не вся дягилевская труппа. И именно здесь летом 1928 года Гончарова встретилась с Мариной Цветаевой. Как вспоминал познакомивший их критик и публицист Михаил Слоним: «Марину Ивановну сразу привлекли в Гончаровой ее тихий голос, медлительные, сдержанные манеры, внешнее спокойствие, под которым легко было угадать натуру страстную и глубокую, ее чисто русская красота». Цветаева немедленно загорелась идеей написать книгу о Наталье Гончаровой – точнее, о двух Натальях, художнице и жене Пушкина. Как казалось Цветаевой, всю жизнь практически страдавшей от одиночества и непонимания, в Наталье Сергеевне она наконец нашла родственную душу, так же погруженную в творчество, с той же мерой таланта. Было несколько месяцев тесного общения, Гончарова даже давала уроки рисования дочери Цветаевой Ариадне Эфрон, талантливой художнице. Книга вышла весьма удачной, но дружбы не получилось – слишком страстная натура была у Цветаевой, слишком сдержана была Гончарова…

Однако не стоит думать, что Наталья Гончарова жила только живописью и ради живописи. У нее была и личная жизнь. Еще в начале 1920-х годов семейный союз Гончаровой с Михаилом Ларионовым распался, однако творческое единство осталось. Место Ларионова в жизни Натальи Николаевны занял некий Орест Розенфельд, эмигрант из России, неясного происхождения и непонятных занятий. Биографы художников сходятся на том, что он просто хотел погреться в лучах их славы, а чтобы вызвать к себе доверие, первое время изображал из себя бескорыстного мецената: организовывал Гончаровой и Ларионову летний отдых на море, помогал разбирать почту, вел переговоры с заказчиками. Вскоре он стал официальным секретарем Гончаровой, а затем переехал в квартиру художников. Он пользовался не только жильем, но и деньгами Гончаровой, считался ее официальным представителем и вел ее дела. В среде парижской богемы на такие отношения смотрели сквозь пальцы – там видали и не такое, тем более что вскоре и у Ларионова появилась возлюбленная. Девушка, которую звали Александра Клавдиевна Томилина, моложе Михаила Федоровича на двадцать лет, была дочерью московского купца, сбежавшего от большевиков. Александра, или Шурочка, как ласково звали ее Ларионов и Гончарова, была по образованию искусствоведом, работала в одной из парижских библиотек. Поначалу она нанялась к Ларионову натурщицей, затем стала секретарем, а потом сняла квартиру в том же доме на Жака Калло, только этажом ниже, и переехала туда.

Ларионов проводил у нее много времени: она позировала ему, вела его корреспонденцию, переписывала рукописи, переводила на французский язык. К тому же Шурочка прекрасно готовила – в отличие от Гончаровой, для которой бытовая сторона жизни никогда не имела большого значения. Но на ночь Михаил Федорович неизменно возвращался в свою старую квартиру, и вообще проводил с Натальей Сергеевной гораздо больше времени, чем с Томилиной. Даже отдыхать Ларионов и Гончарова нередко ездили вдвоем, оставляя СВОИ новые половины одних в Париже. Когда же они расставались, то обменивались письмами почти ежедневно. Например, в одном из писем к Наталье Сергеевне Ларионов писал: «Как жаль, что ты не со мной. Я так люблю быть с тобой. Несмотря на мой скверный характер, я так тебя люблю, мой дорогой Соловей!» Их давно соединяло то, что было гораздо больше, чем любовь – искусство. Они по-прежнему много работали вместе. Пик их славы был позади, но заказы были всегда. В 1930-х – начале 1940-х годов Гончарова сотрудничала со многими европейскими театрами, особенно много с труппой Иды Рубинштейн и Русским балетом Монте-Карло.

Михаил Ларионов

С началом Второй мировой войны, когда стало опасно оставаться лицами без гражданства, Ларионов и Гончарова приняли французское подданство. Однако из оккупированного немцами Парижа они никуда не уехали – не было ни сил, ни возможности. Практически сразу же после того, как Париж был занят немцами, в городе начались облавы. Розенфельда арестовали и как еврея поместили в концлагерь. Спасла его Гончарова: она написала письмо властям, где доказывала, что Розенфельд не еврей, поскольку до революции его отец занимал в Астрахани должность, которую по законам Российской империи не могли занимать лица еврейской национальности. Как это ни странно, но Розенфельда отпустили. После войны он удачно женился, но продолжал поддерживать с Натальей Сергеевной и Михаилом Федоровичем близкие отношения.

Самих художников спасла от смерти Александра Томилина. Без нее Гончарова и Ларионов, совершенно неприспособленные к быту, особенно в таких тяжелых условиях, просто умерли бы с голоду. Шурочка исхитрялась добывать им еду, готовила, убирала, стирала… Для благодарных художников она навсегда стала «нашим добрым ангелом».

После войны Гончарова и Ларионов продолжали много работать, вместе преподавали, брали учеников. А в 1950 году случилось несчастье – после сердечного приступа у Михаила Ларионова парализовало половину тела. Он не мог больше работать правой рукой, а следовательно – не мог рисовать. Наталья Сергеевна делала все возможное и невозможное, чтобы собрать деньги на лечение Ларионова в лучших клиниках, она часами занималась с ним, помогая ему учиться рисовать левой рукой, разрабатывать правую. Она почти забросила свои собственные картины, но Михаил Ларионов давно стал неотъемлемой, важнейшей частью ее жизни. Наконец ее усилия увенчались успехом: Михаил Федорович поправился.

В июне 1955 года Наталья Гончарова и Михаил Ларионов сочетались законным браком – на ней был строгий темный костюм с изящной бутоньеркой из гвоздики и веточки аспарагуса, в руках – его подарок, крупная красная роза. И пусть причиной бракосочетания была не любовь, а вопрос наследства: будучи законными супругами, Гончарова и Ларионов могут наследовать друг другу, не опасаясь того, что наследство будет распылено по коллекционерам и случайным наследникам. Художников весьма беспокоила судьба собранной ими бесценной коллекции, куда входили старинные книги, гравюры, их собственные картины и произведения их друзей, обширнейший архив. Это было их время – авангардизм был повсеместно признан как вершина художественной мысли, Ларионов и Гончарова считались одними из открывателей беспредметного искусства.