Белла Ахмадулина - Поэзия народов Кавказа в переводах Беллы Ахмадулиной

1965

СНЕГОПАД

Булату Окуджаве

Снегопад свое действие начали еще до свершения тьмыПеределкино переиначилв безымянную прелесть зимы.

Дома творчества дикую кличкуон отринул и вытер с доскии возвысил в полях электричкудо всемирного звука тоски.

Обманувши сады, огороды,их ничтожный размер одолев,возымела значенье природы невеликая сумма дерев.

На горе, в тишине совершенной,голос древнего пенья возник,и уже не села, а вселеннойты участник и бедный должник.

Вдалеке, меж звездой и дорогой,сам дивясь, что он здесь и таков,пролетел лучезарно здоровыйи ликующий лыжник снегов.

Вездесущая сила движенья,этот лыжник, земля и луна —лишь причина для стихосложения,для мгновенной удачи ума.

Но, пока в снегопаданье строгомясен разум и воля свежа,в промежутке меж звуком и словомопрометчиво медлит душа.

1968

ВОСПОМИНАНИЕ О ЯЛТЕ

Булату Окуджаве

В тот день случился праздник на земле.Для ликованья все ушли из дома,оставив мне два фонаря во мглепо сторонам глухого водоема.

Еще и тем был сон воды храним,что, намертво рожден из алебастра,над ним то ль нетопырь[278], то ль херувимулыбкой слабоумной улыбался.

Мы были с ним недальняя родня —среди насмешек и неодобреньяон нежно передразнивал менязначеньем губ и тщетностью паренья.

Внизу, в порту, в ту пору и всегда,неизлечимо и неугасимопульсировала бледная звезда,чтоб звать суда и пропускать их мимо.

Любовью жегся и любви училвид полночи. Я заново дивиласьнеистовству, с которым на мужчини женщин человечество делилось.

И в час, когда луна во всей красетак припекала, что зрачок слезился,мне так хотелось быть живой, как все,иль вовсе мертвой, как дитя из гипса.

В удобном сходстве с прочими людьмине сводничать чернилам и бумаге,а над великим пустяком любвибесхитростно расплакаться в овраге.

Так я сидела — при звезде в окне,прискорбной лампе, при цветке в стакане.И безутешно ластилось ко мнепричастий шелестящих пресмыканье.

9 мая 1969

ПИСЬМО БУЛАТУ ИЗ КАЛИФОРНИИ

Что в Калифорнии, Булат, —не знаю. Знаю, что прелестный,пространный край. В природе летнейпохолодает, говорят.Пока — не холодно. Блеститпростор воды, идущий зною.Над розой, что отрадно взору,колибри пристально висит.Ну, вот и всё. Пригож и юннарод. Июль вступает в розы.А я же «Вестником Европы»[279]свой вялый развлекаю ум.Всё знаю я про пятый годстолетья прошлого: раздоры,открытья, пререканья, вздорыи что потом произойдёт.Откуда «Вестник»? Дин, мой друг,славист, профессор, знаний светоч,вполне и трогательно сведущв словесности, чей вкус и звукнигде тебя, нигде меняне отпускает из полона.Крепчает дух Наполеона.Графиня Некто умерла,до крайних лет судьбы дойдя.Все пишут: кто стихи, кто прозу.А Тот, кто нам мороз и розупреподнесет, — еще дитябезвестное, но не вполне:он — знаменитого поэтаплемянник, стало быть, роднеизвестен. Дальше — буря, мгла.Булат, ты не горюй, всё вродео'кей. Но «Вестником Европы»зачитываться я могла,могла бы там, где ты и ябрели вдоль пруда Химок возле.Колибри зорко видит в розенасущный смысл житья-бытья.Меж тем Тому — уже шесть лет!Еще что в мире так же дивно?Всё это удивляет Дина.Засим прощай, Булат, мой свет.

1977

ШУТОЧНОЕ ПОСЛАНИЕ К ДРУГУ

Покуда жилкой голубоюбезумья орошен висок,Булат, возьми меня с собою,люблю твой лёгонький возок.

Ямщик! Я, что ли, — завсегдатайсаней? Скорей! Пора домой,в былое. О Булат, солдатик,родимый, неубитый мой.

А остальное — обойдётся,приложится, как ты сказал.Вот зал, и вальс из окон льется.Вот бал, а нас никто не звал.

А всё ж — пойдём. Там, у колонны…так смугл и бледен… Сей любвине перенесть! То — Он. Да. Он ли?Не надо знать, и не гляди.

Зачем дано? Зачем мы вхожив красу чужбин, в чужие дни?Булат, везде одно и то же.Булат, садись! Ямщик, гони!

Как снег летит! Как снегу много!Как мною ты любим, мой брат!Какая долгая дорогаиз Петербурга в Ленинград.

1977

УСТРОЙСТВО ЛИЧНОСТИ[280]

Счастливый день, счастливое собрание… В судьбе Булата, не столько соседствующей с нашей судьбою, а, пожалуй, возглавившей ее течение, то вялое, то горестное, в этой судьбе есть нечто, что всегда будет приглашать нас к пристальному раздумью. Может быть, устройство личности Булата, весьма неоткровенное, не поданное нам на распахнутой ладони… Устройство этой личности таково, что оно держит нас в особенной осанке, в особенной дисциплине. Перед ним, при нём, в связи с ним, в одном с ним пространстве не следует и не хочется вести себя недостойно, не хочется поступиться честью, настолько, насколько это возможно. Всё-таки хочется как-то немножко выше голову держать и как-то не утруждать позвоночник рабским утомленным наклоном. Булат не повелевает, а как бы загадочно и кротко просит нас не иметь эту повадку, эту осанку, а иметь всё-таки какие-то основания ясно и с любовью глядеть в глаза современников и всё-таки иметь утешение в человечестве. Есть столько причин для отчаянья, но сказано нам, что уныние есть тяжкий грех. И может быть, в нашей любви, в нашем пристрастии к Булату есть некоторая ни в чём не повинная корысть, потому что, обращаясь к нему, мы выгадываем, выгадываем свет собственной души.