Елена Якобсон - Пересекая границы. Революционная Россия - Китай – Америка

Мы решили ввести в университетскую программу обзорный курс славянской литературы на английском языке, по примеру курса английского факультета «Великая европейская литература».Я сообщила об этой идее декану, и он попросил меня внести наше предложение на следующем собрании профессуры. Перед собранием я раздала всем присутствующим наш план и была готова защищать его по существу. Конечно же, Толстой, Достоевский и Чехов считаются писателями того же уровня, что Золя или Бальзак. По крайней мере, я так думала.

Я закончила свое выступление, и в зале разразилась гроза. Как смела я сравнивать эту «никому не известную русскую литературу», эти «ничтожества» с великими Гюго, Гомером и Шекспиром?! Как могла я ставить их рядом?! К тому же никогда еще языковой факультет не предлагал курс литературы в переводе, это было «неприемлемо». И вообще, чем я занималась на своем факультете, почему мои студенты после двухгодичного изучения языка не могут читать эту литературу в оригинале? Пора разобраться, что там происходит на славянском факультете!

В то время, внося предложение о введении нового курса на факультете, нужно было сначала представить письменное предложение в колледж с двухгодичной программой обучения и только потом в Колумбийский колледж с полной четырехгодичной программой на одобрение всей профессуры. Если профессора и преподаватели одобряли предложение, декан передавал его администрации университета со своей рекомендацией. В тот момент я не понимала, что мое предложение угрожает доминирующему положению английского факультета. Получалось, что наше предложение облегчило бы студентам, занимающимся научными дисциплинами, исполнение требования об обязательном прослушивании какого-нибудь курса по литературе, дав им свободу выбора между нашей программой и той, которую предлагал английский факультет.

В 1959 году, в «послеспутниковую эру», особое внимание обращалось на занятия наукой, и университет выделял большие дополнительные фонды факультетам физики и химии. Профессора этих факультетов, выслушав горячие дебаты о превосходстве «западной» литературы и мою страстную защиту Толстого и Достоевского, вдруг выступили за меня. Они проголосовали за принятие моего предложения. Это была неожиданная победа, ставшая результатом непредвиденного и необычного союза славянского и естественно-научных факультетов.

После этого я должна была пройти через такую же процедуру на собрании профессоров Колумбийского колледжа. Я быстро превращалась в «скандальную фигуру», и обычно скучные собрания сильно оживились. События развивались примерно так же, приводились те же доводы, но декан в какой-то момент прекратил прения и предложил создать специальный комитет под совместным председательством глав факультетов немецкого, романских и английского языков и меня, чтоб «разобраться в этом вопросе». Через месяц, на следующем собрании, мы должны были представить свой доклад.

Все были очень любезны, когда я первый раз созвала собрание этого комитета. Всем хотелось знать, достаточно ли необходимых книг в университетской библиотеке и что будет делать славянский факультет, если на этот курс запишутся двести студентов. Проект курса и квалификация преподавателя, который должен читать курс, возражений у них не вызывали. «Господа, — спросила я, — выражаете ли вы единогласное одобрение?» — «Да», — ответили все.

С чувством облегчения я пришла на следующее собрание профессоров и объявила, что комитет одобрил предложенный курс. Однако, как только я села на свое место, встал глава факультета романских языков и, смотря прямо на меня, сказал: «Профессор Якобсон была так очаровательна и убедительна на собрании нашего комитета, что, должен признаться, мне было трудно ей возражать. Но потом, в тишине моего кабинета, я еще раз все обдумал и понял, что я должен теперь отказаться от поддержки этого курса».

По рядам прошел шорох — большинство профессоров были шокированы такой явной попыткой меня унизить. Потом встал второй член комитета, глава английского факультета, и сказал: «Я присоединяюсь к моему коллеге в его нежелании поддержать предложение профессора Якобсон. — И добавил, поклонившись в мою сторону: — Она действительно очаровательная женщина».

«Я тоже разделяю сомнения моих коллег в разумности одобрения такого курса», — сказал третий, глава немецкого факультета.

Я была в бешенстве. Несколько профессоров выразили свою обеспокоенность происходящим. Декан явно меня подставил, и это было несправедливо. Все ждали моей реакции.

Когда я действительно сержусь, я становлюсь очень спокойной и рассудительной. «Я поражена, господа, — начала я, — что никто из вас не подумал позвонить мне перед собранием и сообщить о том, что вы передумали. Тогда я могла бы не представлять результаты собрания нашего комитета и не тратить драгоценное время собравшихся. Я по-прежнему уверена в ценности курса, вынесенного нами на одобрение собрания, и очень сожалею, что я так и не услышала веских аргументов против его одобрения».

Декан понял, что дело идет не совсем так, как он задумал. Многие бросились меня защищать. Кто-то внес предложение не обращать внимания на доклад комитета и сразу перейти к голосованию. Декан быстро предложил созвать специальное собрание через две недели и объявил перерыв на обед. Я пошла в профессорский клуб и села вместе со своими коллегами по комитету. Они выглядели смущенными. Я же была «очаровательна» в течение всего обеда.

Вернувшись в свой кабинет, я рухнула на стул, и от обиды со мной случилась истерика. В соседней комнате сидела секретарша университетской службы инвентаризации миссис Мартин. Услышав мои всхлипывания, она постучала в дверь и спросила, в чем дело. Я все ей рассказала, и она сразу же предложила план действий: «Дорогая, вы все делаете не так. Вы не можете бороться с английским факультетом в одиночку. Вы должны организовать группу поддержки среди профессоров. Кого вы знаете на факультетах истории, политических наук, химии, физики? Вот кто ваши союзники. Позвоните деканам Кайзеру и Ван Эверу. Они вам помогут».

Она была права. На следующее утро я позвонила обоим деканам и спросила их совета. Я также пригласила на ланч главу факультета политических наук и профессора русской истории.

Следующее собрание состоялось в большой аудитории, все места были заняты. Декан открыл собрание и сказал, что первоначальное предложение не прошло и что обсуждать больше нечего, если, конечно, кто-нибудь не внесет его опять. Послышались голоса из зала, предлагающие рассмотреть внесение курса славянской литературы. Члены английского факультета опять принялись излагать свои аргументы. Повторив все свои старые доводы, что славянская литература не создала ничего достойного, они выдвинули следующее предупреждение: «Несформировавшиеся юные умы наших студентов будут смущены, их христианские ценности и нравственные устои — подорваны. Наш долг как учителей защитить их от таких чуждых и незападных влияний».