Гульельмо Ферреро - Юлий Цезарь

Этот отъезд должен был изумить и обеспокоить общество, не знавшее тайных интриг. Неужели Помпей примет сделанное ему безрассудное предложение? Курион, став 10 декабря простым гражданином, рассудил, что ему во всяком случае благоразумнее удалиться из Рима, и выехал к Цезарю, который, расположив свой легион эшелонами вдоль Эмилиевой дороги,[512] отправился из Плацентии в Равенну, чтобы провести там зиму.[513] Он все еще думал сохранить мир. Но 18 или 19 декабря ужасная новость прибыла в Рим,[514] а тремя или четырьмя днями позднее и в Равенну.

В притворно миролюбивой речи Помпей принял предложение Марцелла и уже отправился в Луцерию, где скоро примет начальствование над легионами. Всех охватило негодование и изумление. Беспристрастные люди, в том числе Цицерон, порицали поведение Помпея, вызвавшего войну.[515] Антоний на народной сходке произнес против него очень сильную речь, напомнив, в частности, о большом числе граждан, отправленных в изгнание согласно его законам и судебным процессам.[516] Одни только непримиримые консерваторы были восхищены.

Но в наиболее трудном положении оказался сам Цезарь, получивший это известие в Равенне 24-го или 25 декабря, сейчас же после своего приезда в этот город.[517] Он увидел, что все его надежды на мир рухнули. Невозможно было более обманываться. Решение Помпея уничтожало последние следы того расположения, каким Цезарь еще пользовался в высших классах. Все порядочные люди будут с этих пор с Помпеем, в то время как слова «сторонник Цезаря» сделаются синонимом негодяя.[518] Очень немногие осмелились бы пренебречь гневом Помпея; и если бы последний продолжал требовать, чтобы Цезарь сложил с себя командование, сенат не посмел бы противиться этому. Цезарю не оставалось ничего более, как открыто восстать либо покориться.

Цезарь собрал своих друзей на военный совет, на котором Курион предложил вызвать из Галлии армию и тотчас же идти на Рим. Так как война неизбежна, то нужно ее ускорить. Но Цезарь, знавший, что общественное мнение расположено к миру,[519] еще надеялся его сохранить, призвав всю Италию стать судьей между ним и его врагами. Дикие времена Суллы миновали. Не было уже того ужасного антагонизма между отдельными классами, который вызвал последнюю междоусобную войну; если бы отвратительные ссоры нескольких политиканов вызвали ее снова, то это было бы чудовищно. Цезарь, однако, не мог оставаться в бездействии; он тотчас вызвал в Италию два легиона (двенадцатый и восьмой) и приказал Гаю Фабию идти с тремя легионами из Бибракте в Нарбон, чтобы воспрепятствовать возможному движению легионов Помпея из Испании.[520] Но прежде он хотел еще раз предложить примирение. Было 25 или 26 декабря; сенат должен был собраться 1 января; если бы курьер смог прибыть в Рим до этого дня, то еще сохранялась бы надежда предотвратить удар, который враги замышляли нанести, конечно, в этот день. Курион заявил, что готов выполнить это. Цезарь написал одно письмо к сенату, другое к народу, и Курион на рассвете 27-го числа уехал.[521] В своем письме к сенату Цезарь объявлял, что готов отказаться от командования, если Помпей сделает то же самое; в противном случае он позаботится защитить свои права. В письме к народу он говорил, что готов возвратиться к частной жизни и отчитаться в своих поступках, приглашал Помпея сделать то же самое.[522]

Последние дни года были для всех очень тревожными. Декларации Помпея действительно обратили во врагов Цезаря (хотя и против их желания) многих сенаторов и представителей высших классов, не смевших открыто противиться столь могущественному человеку. Этот поворот в общественном мнении ободрил Помпея, который в раздражении от дерзких речей Антония заявил 25 декабря Цицерону в окрестностях Формий, что он решительно против того, чтобы Цезарь стал консулом в 48 году и вообще когда бы то ни было. Второе консульство Цезаря было бы роковым для республики. Если он достаточно глуп, чтобы начать войну, то пусть попробует: он, Помпей, не боится этого.[523] В сущности, только простой народ, поддерживавший Катилину, был теперь на стороне Цезаря. Но все как в том, так и в другом лагере были в постоянной тревоге. Что должно было произойти на заседании 1 января? Цицерон почти сожалел, что покинул свою провинцию. Он чувствовал себя более обязанным Помпею, чем Цезарю, и теперь, когда угрожал их разрыв, сожалел, что не уплатил сполна своего долга галльскому проконсулу; но всего более он желал мира и рассчитывал на примирение, чтобы избежать самой нелепой и гибельной из междоусобных войн. Подобно многим из своих современников, он испытывал иллюзии относительно сил Цезаря.[524] Кроме того, как добьется он триумфа, если разразится война?

Но всего более мучений эти ужасные дни должны были принести находившемуся в маленькой Равенне Цезарю. Несмотря на скептицизм, приобретенный в борьбе, в атмосфере подкупов и лжи, он не мог не чувствовать ужасного раздражения против людей, мира и судьбы. Что будет с ним в будущем? До сих пор он не имел особенной удачи. Все, что так хорошо удавалось Помпею, не обращалось ли во зло для него самого? Они оба, чтобы приобрести славу, могущество и богатство, заискивали перед толпой, подыгрывали демократическим страстям, подкупали народ, противились сенату, старались разрушить старые учреждения. Но Помпей был три раза консулом, праздновал много триумфов, приобрел огромное имение и наслаждался им в Риме на глазах у народа и знати; ему удивлялись как первому полководцу своего времени, и он сделался представителем высших классов, не лишаясь уважения толпы. Вся его жизнь была цепью успехов. А ему, Цезарю, напротив, что принесли такие долгие труды? Он должен был медленно шаг за шагом подниматься по лестнице магистратур; он мог достигнуть их, только вмешиваясь в свалку, интригуя, борясь и создавая себе врагов. Когда в сорокалетнем возрасте он получил наконец провинцию, чтобы приобрести там славу и богатство, судьба опять обманула его. Ему досталась страна очень бедная, по сравнению с Востоком, и завоевание было очень трудным; там ему пришлось в течение девяти лет подавлять восстания. А в конечном счете что принесло ему все это? Славу? Нет. Он был человеком самым презираемым и ненавидимым высшими классами, и всякий италиец, читавший Ксенофонта, считал себя вправе давать ему советы, как успешно окончить галльскую войну. Богатство? Нет. Он вышел из этой гигантской борьбы почти столь же бедным, каким начинал ее, употребив на подкуп политического мира почти все, что принес ему грабеж Галлии, и даже не получил благодарности, которую заслужил такой большой щедростью. Вся Италия упрекала его за эти грабежи, из которых она извлекла столько выгоды, и за эту политику, всеми плодами которой она пользовалась. И если Цезарь обращал свои взоры на прошлое, чтобы отыскать причину столь различной участи, он не мог не заметить, что Помпею благоприятствовало его участие в проскрипциях Суллы. Это отдаленное начало оказало такое большое влияние на их судьбы, что они еще теперь чувствовали его действие. Помпей во время этого ужасного кризиса приобрел большое влияние в высших классах, оказавшееся ему полезным, чтобы сделаться популярным при переходе на сторону демократов, не слишком компрометируя себя; потом, поскольку его популярность утвердилась, он получил все, чего хотел: почести, провинции, командования, триумфы, но взамен этого дал народной партии очень мало. Таким образом, все, наконец, признали его человеком, необходимым во всех отношениях. Цезарь, напротив, навлек на себя ненависть котерии, управлявшей во время реакции. И из этой ненависти проистекали все несчастья его жизни: трудное начало, огромные долги, сделанные с целью добиться известности; его первая борьба с консерваторами; необходимые революционные изменения в консульстве; крайне империалистическая политика, которой он следовал, стараясь поддержать демократическую революцию; и этот союз с демагогией, от которого он никогда не мог избавиться и который угрожал теперь привести его к гибели.