Дмитрий Медведев - Черчилль: Частная жизнь

Теперь у него было достаточно свободного времени, чтобы между совещаниями с Эйзенхауэром и Монтгомери об открытии второго фронта заняться живописью, в очередной раз зарисовав любимый пейзаж.

– Более подходящего места трудно было и найти, – вспоминал Вальтер Томсон, – вся сцена была наполнена буйством света, что всегда вдохновляло его ум. [500]

Однако ничего не произошло. За день до нового, 1944 года Уинстон признался Клементине:

– Дорогая, я недостаточно силен для занятий живописью. [501]

В остальные же дни борьба за мир поглощала всю энергию британского премьера, не оставляя ему времени для мольберта и красок.

Одержав в мае 1945 года победу над фашизмом, Черчилль был готов продолжить борьбу против распространения коммунистической диктатуры. Но английский народ думал иначе. На вторую половину июля в Великобритании объявят всеобщие выборы, не проводившиеся ни разу за последние десять лет. Подсчет голосов состоится в четверг 26 июля 1945 года. За день до этого, 25 июля, Уинстон, плодотворно поработав до четверти второго ночи, отправится спать с «верой, что британцы пожелают, чтобы я продолжал работу». [502]

На следующее утро премьер проснется от резкой физической боли, словно предвещающей предстоящую трагедию. 26 июля станет черным четвергом для семьи Черчиллей. Уже в середине дня станет ясно, что консерваторы потерпели сокрушительное поражение. Среди потерявших свои места в парламенте окажутся сын Уинстона Рандольф и его зять Дункан Сендис. Когда лорд Моран, пытаясь успокоить Черчилля, заговорит о «неблагодарности» английского народа, Уинстон оборвет его, сказав:

– О нет! у них были трудные времена. [503]

Одному из своих помощников капитану Пиму он признается:

– Англичане проголосовали так, как посчитали нужным. Это и есть демократия. За нее мы с вами и боремся.

Несмотря на все благородство, в глубине души Черчилль был обескуражен. Вернувшись после аудиенции у короля Георга VI, он с горечью в голосе произнесет:

– Это мучительно больно после всех этих лет лишиться поводьев.

– По крайней мере, сэр, вы выиграли скачки, – заметит кто-то из присутствующих.

– Да, и после этого меня выкинули прочь, – не своим голосом ответит Уинстон.

Покидая дом номер 10 по Даунинг-стрит, Черчилль скажет Энтони Идену:

– Тридцать лет моей жизни связаны с этими комнатами. Я больше никогда не буду сидеть здесь. Вы будете, но не я.

Было ли данное поражение трагедией или спасением? Клементина, больше склонявшаяся ко второму варианту, попытается утешить своего мужа:

– Возможно, и в этом поражении есть свои скрытые плюсы.

Но Уинстон ее не слышал.

– Если они и есть, то они скрыты настолько хорошо, что я их не вижу, – резко ответит он. [504]

Результаты выборов не просто лишили Черчилля поста премьера, они лишили его самого главного – деятельности. Меньше чем через две недели после поражения Уинстон признается лорду Морану:

– Я не могу приучать себя к безделью всю оставшуюся жизнь. Намного лучше быть убитым в самолете или умереть, как Рузвельт. Теперь я иду спать в полночь, потому что мне нечего больше делать. [505]

Оказавшись в бездеятельном вакууме, Черчилль в который уже раз в своей жизни почувствовал приближение «черного пса». Чтобы окончательно не пасть жертвой депрессивного монстра, Уинстон, как и за тридцать лет до этого, обратится к мольберту, скипидару и краскам. В сентябре 1945 года он отправится в Италию на виллу де ля Роза, бывший военный штаб своего друга фельдмаршала Алексендера, где постарается возобновить занятия живописью. Как вспоминает его дочь Сара:

– Первая картина оказалась успешной – ярко освещенное озеро и лодки под нависшим утесом с миниатюрной деревней, расположенной у основания в солнечном свете.

Вечером Уинстон признается ей:

– У меня сегодня был счастливый день.

«Сложно сказать, как давно я не слышала от него подобное», – напишет Сара в письме к своей матери. [506]

Личный врач Черчилля был свидетелем этих событий, он так описывает настроение Уинстона: «Когда Уинстон находил подходящий вид, чтобы запечатлеть его на холсте, он садился и работал в течение пяти часов, с кистями в руках, лишь изредка отвлекаясь, чтобы поправить свое сомбреро, постоянно спадающее на брови». [507]

Всего за двадцать пять дней итальянских каникул Уинстоном будет написано пятнадцать картин. Как и за тридцать лет до этого, живопись окажет благотворное воздействие на душевный мир британского политика. Однажды, когда они оба с Алексендером сидели около своих мольбертов и рисовали местный пейзаж озера Комо, Черчилль прервался и произнес:

– Ты знаешь, после того как я лишился поста, я думал, что это слишком жестоко, учитывая, через что мне пришлось пройти.

Сказав это, он улыбнулся, окинул рукой пейзаж, который пытался перенести на холст, и затем добавил:

– Но жизнь предоставляет компенсацию – если бы я все еще занимал должность, то не смог бы находиться здесь и наслаждаться этим приятным климатом и великолепным пейзажем! [508]

Неудивительно, что после этого Уинстон написал в письме к своей любимой Клемми: «Мне намного лучше, и я ни о чем не беспокоюсь. У нас здесь нет газет с того самого дня, как мы покинули Англию, и я не испытываю ни малейшего желания переворачивать их страницы. Это первый раз за многие годы, когда я полностью изолирован от мира. В самом деле, ты была права – „и в этом поражении есть свои скрытые плюсы"». [509]

В конце 1945 года Черчиллю поступит предложение от лондонского представителя издательского дома «Time-Life» Вальтера Грабнера написать серию статей, посвященных живописи за 75 тысяч долларов. [510]

– Вы очень щедры, – поблагодарит Уинстон. – Это самое большее, что мне предлагали до сих пор. Но, к сожалению, я сейчас не могу писать.

Необходимо пояснить, почему ставший спустя восемь лет лауреатом Нобелевской премии по литературе Уинстон Черчилль в 1945 году «не мог писать». Согласно налоговому законодательству того времени, после вступления 3 сентября 1939 года в должность первого лорда Адмиралтейства Черчилль официально приостановил свою «профессиональную деятельность» в качестве автора. При нарушении данного обязательства каждое написанное им слово подпадало под сложную систему налогообложения, заставляя отчислять в казну с каждого фунта 19 шиллингов и 6 пенсов, [511] то есть 97,5 % дохода. Даже публикация военных речей, хотя и выходила под фамилией Черчилля, официально редактировалась его сыном Рандольфом. Писать же фактически бесплатно Уинстон не хотел, часто повторяя слова доктора Джонсона: «Только болваны пишут, не получая за это денег». [512] Для выхода из налогового тупика Черчилль создаст собственный фонд «Чартвелл Траст», в который будут поступать все доходы от литературной и журналистской деятельности. Основное же благосостояние Фонда будет принадлежать детям Уинстона, освободив его, таким образом, от налогов.