Ким Филби - Моя тайная война: Воспоминания советского разведчика

Через несколько дней пришла телеграмма. Я взял билет на следующий день и приготовился навсегда распрощаться с Вашингтоном. Встретился с Энглтоном, чтобы провести с ним часок в баре. Он, по-видимому, не понимал серьезности моего положения и попросил заняться некоторыми вопросами, представляющими общий интерес, когда я буду в Лондоне. Я даже не стал запоминать их. Затем я нанес визит Даллесу, который попрощался со мной и пожелал удачи. Следующим в моем списке был Лэдд, с которым мы провели часть вечера. Он, видимо, был искренне озабочен моим затруднительным положением и посоветовал, как избежать неприятностей в Лондоне. Отчасти его озабоченность можно было объяснить Сознанием личной замешанности в деле Берджесса, но в то же время было искреннее чувство, за что я благодарен ему. Каким бы безжалостным ни был Лэдд, он все же был человеком.

Я прибыл в Лондон около полудня и сразу же стал участником весьма странного эпизода. Я вошел в автобус аэропорта и занял место у самой двери. Когда автобус заполнился, на подножке появился какой-то взволнованный тип. Он начал лихорадочно осматривать пассажиров. Посмотрел через мое левое плечо, потом через правое, попытался взглянуть через мою голову и наконец посмотрел мне прямо в лицо. Его физиономия выражала растерянность. Потом он исчез. Это был Бил Бремнер, занимавший довольно высокий пост в административном аппарате СИС. Я понял, кого он искал. Если бы я был от него на расстоянии двух ярдов, а не двух футов, он, конечно, сразу же заметил бы меня. Раньше меня никогда официально не встречали. Учитывая письмо Джека Истона и назначение в качестве «комиссии по встрече» офицера в ранге Бремнера, я не мог пожаловаться, что меня не предупредили. Пока автобус шел в Лондон, красные огни сверкали для меня очень ярко!

Я отправился на квартиру матери и после ленча позвонил Истону. В трубке явственно послышался вздох изумления. После паузы Истон спросил, где я нахожусь. Я сказал ему. Не слишком ли я устал, чтобы сразу прийти в Бродвей? Конечно нет. Иду. Дорогой я с удовольствием думал о том, какая поднялась паника, когда Бремнер сообщил, что я не прибыл. Истон выглядел растерянным, когда я вошел к нему в кабинет. Он сказал, что мой звонок удивил его, потому что он посылал Била Бремнера в аэропорт, чтобы помочь мне. Объяснение было неубедительным, и я почувствовал, что выиграл первый раунд. Он, конечно, не представлял никакой ценности, но чувство победы ободрило меня. Позже мне пришла в голову фантастическая мысль, что Бремнера послали в аэропорт отчасти для того, чтобы МИ-5 не обошла СИС, арестовав меня по прибытии. Дальнейшие события показали, что это предположение в общем было необоснованным, так что я упоминаю о нем шутки ради.

Истон сказал мне, что нас обоих с нетерпением ждет Дик Уайт. Мы поехали через парк к Леконфилд-хаус на Керзон-стрит, где располагалась штаб-квартира МИ-5. Это был первый из многих допросов, хотя вначале пытались сделать вид, что это не допрос, а беседа. Истон сидел молча, пока Уайт задавал мне вопросы. Роль Истона, по-видимому, заключалась в том, чтобы следить за соблюдением правил справедливой игры. Можно представить, что у меня были некоторые опасения, а собеседники мои были несколько смущены. Я не мог считать Уайта близким другом, однако наши личные и служебные отношения были всегда превосходными, и он, несомненно, с удовольствием воспринял мое назначение вместо Каугилла. Он не умел притворяться, но старался, чтобы наша беседа протекала в дружеской форме. Он сказал, что нуждается в моей помощи: надо разобраться в этом ужасном деле Берджесса-Маклина. Я сообщил ему многое о прошлом Берджесса и свои впечатления о нем, проводя при этом линию, что представляется почти непостижимым, чтобы такой человек, как Берджесс, любивший быть на виду, а не прятаться, к тому же известный двоими неразумными поступками, мог оказаться иностранным и тем более советским разведчиком, от которого требуется самое строгое соблюдение правил конспирации. Я не рассчитывал, что это мнение будет сколько-нибудь убедительным в свете имеющихся фактов, но надеялся создать впечатление, что косвенно защищаюсь против невысказанного обвинения в том, что меня, опытного сотрудника контрразведки, Берджесс обвел вокруг пальца. В отношении Маклина я сказал, что ничего не знаю. Разумеется, я слышал о нем и, возможно, встречал его где-нибудь, но не мог вспомнить даже его лица. Поскольку с 1937 года я встречался с ним только дважды по полчаса, причем оба раза на конспиративной основе, я мог спокойно позволить себе это легкое искажение истины.

Я предложил коротко изложить на бумаге все то, что сказал. Я не исключал, что наша беседа записывалась на пленку, и поэтому хотел иметь письменную запись, чтобы исправить неточности, которые мог зафиксировать микрофон. Когда через несколько дней я пришел на второй допрос, Уайт бегло просмотрел мои записи, а затем перешел к тому, что интересовало его больше всего. Он сказал, что мы можем внести ясность в положение дела, если я расскажу ему о своих отношениях с Берджессом. При этом будет полезно подробно рассказать и о моей собственной карьере. Как было сказано в предыдущей главе, в моей карьере имели место некоторые сомнительные зигзаги, но я постарался объяснить их как можно лучше. При этом я нечаянно проговорился Уайту об одном обстоятельстве, в чем потом горько раскаивался. Однако со временем они наверняка раскопали бы эту деталь, и, может быть, даже к лучшему, что вначале я сам рассказал о ней.

Вопрос касался моей поездки во франкистскую Испанию, которую я совершил еще до того, как «Таймс» послала меня туда в качестве своего корреспондента. По-видимому, МИ-5 не имела сведений об этой поездке и полагала, что «Таймс» отправила меня в Испанию прямо из своей редакции на Флит-стрит. Когда я рассказал об этом Уайту, он сразу же спросил меня, совершил ли я эту поездку за свой счет или нет. Это был коварный вопрос, поскольку я ездил по заданию советской разведки, которая и оплатила все расходы. Один взгляд на мой банковский счет за тот период показал бы, что у меня не было средств на прогулку по Испании. В этом эпизоде таилась еще одна опасность: дело в том, что мои финансы пополнялись через Берджесса. Я объяснил, что моя испанская поездка была попыткой пробиться в мир большой журналистики, на что я делал большую ставку, и поэтому продал все свои личные вещи (главным образом книги и пластинки), чтобы оплатить путешествие. Это было довольно правдоподобное объяснение. Причастность Берджесса к моим испанским приключениям так и не была вскрыта. Я заранее приготовил версию, но и без того мне предстояло объяснять слишком многое.