Иван Просветов - 10 жизней Василия Яна. Белогвардеец, которого наградил Сталин

14 марта 1942 года Михаил Храпченко, председатель Комитета по делам искусств при СНК СССР, доложил Сталину об итогах работы Комитета по Сталинским премиям. Крупнейшими произведениями 1941 года в области литературы названы «Падение Парижа» Ильи Эренбурга (роман по частям публиковался в журнале «Знамя» с марта 1941 года), «Дмитрий Донской» Сергея Бородина (первый исторический роман талантливого прозаика, весь тираж отправили в действующую армию), военные очерки Ванды Василевской и Юрия Яковского, «Подпольный Баку» Мамеда Ордубади и «Пылающий горизонт» Арази (романы о революционном движении на Кавказе).

Сохранились стенограммы заседаний комитета с результатами голосования 16—18 февраля. Мнения распределились так: премия I степени – «Падение Парижа» (17 голосов), «Дмитрий Донской» (11 голосов), очерки Василевской (6 голосов), премия II степени – «Дмитрий Донской» и «Подпольный Баку» (по 8 голосов). Храпченко в докладе отметил, что считает целесообразным присудить премии II степени Бородину и Василевской, а I степени – Эренбургу и Василию Янчевецкому. «Роман „Чингиз-хан“ напечатан в 1939 году. Однако выдающиеся качества этого произведения позволяют включить его в этом году на Сталинскую премию с некоторым нарушением установленного порядка выдвижения кандидатов» [9].

Удивительное исключение! Храпченко игнорировал любимца вождя – Алексея Толстого, заявившего на соискание роман «Хмурое утро», окончание «Хождения по мукам». Он пояснил в отдельном докладе Сталину, что это часть трилогии, которая в целом достойна присуждения премии («Хождение по мукам» получит премию I степени в 1943 году). И при этом осмелился предложить дать премию II степени Алексею Свирскому за книгу «Моя жизнь», изданную в середине 1930-х! [10]. Возможно, за Свирского – старого, больного, оставшегося в Москве – замолвил слово его давний друг Немирович-Данченко, возглавлявший Комитет по Сталинским премиям.

А кто попросил за Янчевецкого? Александр Фадеев, ценивший его сочинительский талант? Вернувшись с Калининского фронта, Фадеев в феврале 1942 года занимался делами Союза советских писателей в Москве. Ничто не мешало ему связаться с Томском, куда эвакуировался Комитет по делам искусств, но у него хватало забот помимо помощи не самому знаменитому прозаику. Он мог высказать свое мнение о кандидатах, когда Сталин знакомился с проектом постановления по премиям. Это мнение напечатано в «Правде» 12 апреля 1942 года вместе со списком лауреатов: «Роман В. Янчевецкого (В. Яна) по широте охвата событий, по обилию материала, по зрелому мастерству – одно из наиболее выдающихся и своеобразных явлений советской литературы последних лет».

Первой премии удостоилось «Падение Парижа» – «роман о недавнем прошлом, из которого можно извлечь немалые исторические уроки». Вторые премии получили Сергей Бородин и – раз уж допущено «некоторое нарушение установленного порядка выдвижения кандидатов» – Анна Антоновская за роман «Великий Моурави» о выдающемся грузинском политике и полководце Георгии Саакадзе. Третью и четвертую части романа Гослитиздат выпустил в 1941 году. Этого лауреата выбрал лично товарищ Сталин [11].

Ян узнал о награждении прежде, чем открылись газетные киоски. Вот как это описано в беллетризованной биографии первого секретаря ЦК КП (б) Узбекистана.

Лауреат Сталинской премии. Ташкент, 1943 год (из архива семьи Янчевецких).

«Он не упускал случая обрадовать, если мог, и одного человека. Первый узнал, что писатель Василий Ян отмечен за роман «Чингиз-хан» Сталинской премией.

– Владимир Иванович, – попросил помощника Попова, – приведи-ка Яна сюда.

Во времени, как обычно, не ориентировался, и Попов возразил:

– Поздно, Усман Юсупович. Одиннадцатый час. – Найди.

В темноте привезли счастливого Яна-Янчевецкого.

– С вас суюнчи, – сказал Юсупов, смеясь…» [12].

Суюнчи – положенный по узбекскому обычаю подарок тому, кто принес добрую весть. На самом деле Ян ехал в ЦК, приготовившись к самому худшему. Сохранилось свидетельство – письмо его ташкентской знакомой, жившей по соседству: «Однажды в 12 ночи приезжает за ним машина: „Едем“. „Куда?“ Старик испугался и взял с собой на всякий случай чашку, кусок хлеба и полотенце. Его привезли в ЦК, вручили грамоту, сто тысяч рублей. На другой день он получил квартиру из двух комнат с телефоном, литерный паек и все, о чем мы мечтаем в тылу» [13]. Как видно, Янчевецкого не оставляла мысль, что и его когда-нибудь могут «забрать» – как «бывшего», скрывающего свое прошлое, или же брата политического преступника, или по совокупности. Но вряд ли он боялся. Он столько повидал и перетерпел в жизни, что был готов ко всякому испытанию.

Премию ему, конечно, вручили не в ту же ночь, а ордер на жилье – не на следующий день. Яну предоставили две комнаты в одноэтажном доме на улице Ленина в июне 1942 года. «Моя комната маленькая, где в высоко расположенные окна я вижу верхушки тополей и плывущие облака, – рассказывал он в письме сыну о своем рабочем месте. – У меня письменный стол, полки с любимыми книгами, кровать и над нею мой руководитель в умственных скитаниях и фантазиях „Демон“ Врубеля… Она [комната] напоминает каюту капитана Немо, в которой он путешествовал по океанам на „Наутилусе“. Я же путешествую в минувших столетиях и народах» [14].

«Демон» – эскизный набросок Врубеля, не весть как попавший в Ташкент – был единственным капризом, который Ян позволил себе на премию. Деньги он получил в июле: 100 000 рублей – огромную для того времени сумму (к примеру, средняя зарплата рабочего на производстве составляла 480 рублей в месяц). К тому же пошли гонорары. Журнал «Новый мир» спешно напечатал «Батыя», предложив 1200 рублей за издательский лист – вдвое выше былого гонорара Гослитиздата, наконец-то подписавшего «Батыя» к печати. Ян расплатился с долгами, пожертвовал часть премии на танковую колонку Союза писателей и в Фонд обороны, помог семье сына и нуждавшимся друзьям (Давид Самойлов вспоминал, как его отец, заболевший тифом, неожиданно получил перевод из Ташкента – на лечение и питание). И опять остался почти с пустым кошельком. Гослитиздат и Воениздат взялись печатать «Чингиз-хана», Воениздат подписал договор на «Батыя». Но деньги приходили неравномерно, а жизнь в эвакуации была дорога, и к Янчевецкому постоянно обращались за помощью, зная, что «старый Ян не откажет».

А что было на сердце у старого Яна, как он находил в себе силы и не опускал руки – никто не знал. Весной, в начале марта тяжело заболел младший внук. Ян разыскал редкое лекарство и немедля выехал в Алмалык. Путь преграждала вздувшаяся от дождей река, пришлось переправляться вброд. И потом он еще раз проделал тот же путь, чтобы донезти до поселка коробочку с судьфидином. Лекарство не помогло. Малыш Миша умер.