Александр Мартынов - «Охранка». Воспоминания руководителей охранных отделений. Том 1

Я решил действовать немедленно, а не ждать ночи, чтобы устроить, как следовало бы, засаду в моей квартире. Да и при наличии в доме «сторожа» Ивана такую засаду не так легко было бы осуществить. Одним словом, я погорячился и, как оказалось, наделал глупостей.

Отложив остальные деловые свидания, я поспешил домой, уселся в рабочем кабинете и вызвал к себе Ивана. Передо мной появилась несколько встревоженная физиономия сторожа с обычным вопросом: «Что прикажете?» Но, взглянув на меня и на бешеное выражение моего лица, Иван сразу опешил. Не помня себя и еле сдерживаясь, я начал свою грозную филиппику. Я объяснил ошалевшему Ивану, что ему, как служащему охранного отделения, должно быть понятно, что я, как начальник такового, призван к выяснению всех затеваемых преступных планов, а потому выяснил и тот план, в который он дал себя вовлечь по неизвестным мне причинам. Я рассказал Ивану все подробности плана, и тогда, ещё не успев закончить свою громоносную речь, я увидел, как затрясшийся от рыданий мерзавец бросился на колени, умоляя пощадить его.

«Не верьте коленопреклоненным мерзавцам!» — таков был лозунг известного своей решительностью министра внутренних дел Петра Николаевича Дурново, в начале декабря 1905 года вступившего в управление министерством и железной волей прекратившего начинавшуюся тогда революционную бурю. Так он и ответил на телеграфное донесение временно исполнявшего должность московского губернатора, либеральничавшего генерала Владимира Фёдоровича Джунковского, просившего министра за «коленопреклоненных крестьян» какой-то волости Московской губернии, пред тем совершивших ряд насилий и бесчинств.

Я хорошо помнил совет Дурново. Поэтому тут же арестовал сознавшегося во всём Ивана, полностью подтвердившего сведения моей сотрудницы, и передал его в губернское жандармское управление для производства о нём дознания. Во время обысков у его вдохновителей и предполагаемых участников «ликвидации» моей собственной персоны были отобраны револьверы. Эти молодцы отрицали все показания Ивана, записанные мной тут же по окончании его рыданий. Невероятнее всего оказался результат этого дела. Иван, при повторных опросах его жандармским полковником Джакели[119], стал отрицать все свои показания, которые он дал мне, объясняя, что я так его напугал, что он подписал показание по моему приказу. Джакели не нашёл ничего лучшего, как стать на сторону этого негодяя, и в результате как Иван, так и его сообщники были административным порядком высланы за пределы Саратовской губернии и поселились поблизости от города на другой стороне Волги, в пределах Самарской губернии.

Для моей сотрудницы дело это повернулось в дурную сторону. Её, конечно, заподозрили в соответствующих кругах, и в качестве секретной осведомительницы она становилась бесполезной. Постепенно, сначала в отдельных случаях, а затем регулярно, я стал пользоваться уже доказанной ею на деле верностью нашему делу при наружном наблюдении за активными деятелями местного революционного подполья.

Надо сказать, что в условиях провинциального города, при сравнительно малоразвитом уличном движении, при наличии многих совершенно пустынных переулков, вести систематическое наружное наблюдение за каким-либо лицом, даже и не очень чутким по натуре, являлось делом затруднительным. В зимние холода это положение обострялось тем, что наблюдатели, продрогшие и полузамёрзшие, с обледенелыми усами, легко выдавали себя наблюдаемому своим видом. Летом же или вообще в тёплую погоду почти у каждого дома — на скамейке у ворот или у входа в квартиру — сидели обыватели и от нечего делать судачили и разглядывали прохожих. «Продержаться», говоря техническим языком, при таких условиях несколько часов в каком-нибудь глухом переулке богоспасаемого провинциального города, дожидаясь выхода или прихода в назначенное место наблюдаемого, являлось делом трудным. Надо было быть не только незаметным для самого наблюдаемого, но и для обывателя, а этот последний в провинции любопытен и всю свою округу знает в лицо.

Пусть читатель вообразит себе один из таких тихих переулков города Саратова: ряд небольших домишек с заборами по сторонам; вышедших из квартир мирных домохозяев или квартирантов; длительную беседу соседей; любопытных до всего мальчишек; кое-какую прислугу, выбегающую постоянно то в лавочку, то покалякать с приятельницей из соседнего дома; наконец, прочно усевшихся на скамейке перед своим домом отставных чиновников. И вот в такой обстановке, в таком тихом переулке появляются, скажем, с утра два филера охранного отделения. Внешность таких «неопределённого вида» людей, чужих для данного района, естественно, скоро привлекает внимание обывателя переулка, как бы эти «посторонние» ни разыгрывали роль «деловых» людей. На первый план выдвигается, и это естественно, только забота о том, чтобы сам наблюдаемый не заметил поставленного за ним наблюдения, а забота о предохранении себя от любопытства обывателя постепенно отходит на второй план. Однако обыватель кое-что подметит, кое-что смекнёт; и пошло шушуканье от одного дома к другому; а там, смотришь, это шушуканье дошло и до ушей живущего в том же переулке наблюдаемого. Встревоженный слухами, наблюдаемый при выходе из дома начинает приглядываться ко всем прохожим, начинает «проверять» их в свою очередь (опытные революционные деятели делали это всегда) — и наблюдение вести уже невозможно. Так называемый «пост» из двух филеров приходилось подменять в трудных случаях двумя другими филерами, а это требовало большого количества их. Департамент же полиции всегда настаивал на экономии.

Пользоваться наружным наблюдением при таких условиях приходилось с большой осторожностью, ибо оно нередко, будучи вскрыто наблюдаемым, вело не к раскрытию всего наблюдаемого предприятия и лиц, в нём замешанных, а к тому, что наблюдаемая группа, выяснив, что за ней ведётся наблюдение, начинала проверять сочленов в верности делу. Это часто вело к «провалу» агентуры.

Учитывая всю трудность ведения наружного наблюдения старыми шаблонными методами при помощи поста из двух филеров, я попробовал ввести в дело такого наблюдения мою сотрудницу, о которой я только что рассказал. Она оказалась и в этом трудном деле очень смышлёной и выносливой. Баба была толковая и расторопная.

Посылая её в наряд на пост с каким-нибудь из своих филеров, я предварительно объяснял им, что они оба должны изображать влюблённую парочку и под этим видом, прогуливаясь или сидя на скамейке, вести наблюдение. Такой метод привёл к заметным успехам. Отсутствие надлежащей миловидности у моей сотрудницы сказалось в том, что я не заметил какого-либо увлечения ею со стороны филеров, что, может быть, при других условиях портило бы успех самой розыскной работы.