Вселенная русского балета - Илзе Лиепа
Голейзовский начал творить в то время, когда в расцвете своего таланта были Михаил Фокин и Александр Горский, продолжал творить – когда работали замечательные хореографы Василий Вайнонен, Ростислав Захаров и Леонид Лавровский. Его талантом восхищался Джордж Баланчин, и именно Голейзовский первым признал талант юного Юрия Григоровича.
Всю жизнь он постоянно находился в поиске – это было желанием обрести и зафиксировать в танце красоту. Его интересы были безграничны: он был прекрасным живописцем – почти профессионалом, писал стихи, был скульптором, блистательно играл на рояле и владел скрипкой, знал четыре языка. Все эти знания он направлял на то, что любил больше всего, – театр, балет, хореография.
Касьян Голейзовский родился в 1892 году в московской театральной семье. Казалось, в его детстве не было ничего необычного: мама – артистка балета Большого театра, отец – оперный певец. Отца Касьяну увидеть не довелось – он скончался до рождения сына, и воспитание целиком легло на плечи матери. Голейзовский был ребенком кулис, часто посещал спектакли. В восемь лет, как было заведено, мать отдала его в хореографическое училище на казенный счет. Он навсегда запомнил первый балет, который увидел в жизни, – «Спящая красавица». Среди его учителей были блистательные танцовщики Василий Тихомиров, Михаил Мордкин.
В самом раннем детстве в Голейзовском стали проявляться художественные способности и невероятный интерес к разным видам искусства. Все началось с лепки фигурок из хлебного мякиша. А потом случилась очень важная встреча – с великим Михаилом Врубелем. Когда Врубель просматривал карандашные наброски мальчика, его внимание привлек рисунок стакана: он одним росчерком показал Касьяну, как можно нарисовать стакан совсем по-другому – только лишь бликами, передав чувства. Это был незабываемый момент в жизни Голейзовского. Возможно, именно тогда он понял: разные виды искусства взаимосвязаны: если эмоции, впечатления, чувства можно передать в рисунке, то же самое можно сделать и в балете.
Касьян рано начал задавать себе вопросы, анализировать происходящее вокруг. Какое место в театре занимают декорации, костюмы? В актерском механизме участвует душа, или актерская игра – это только маска, внешнее отображение? Его все это очень волновало, он стремился все постичь, осмыслить, получить точные ответы на вопросы, которые возникали в душе.
А вокруг кипела жизнь, и у юного Голейзовского хватало энергии, времени и сил быть везде одновременно. Выходные он проводил в Малом театре. Учащиеся хореографического училища были заняты в спектаклях Большого и Малого театров и имели пропуск, с которым можно было попасть на все спектакли, следить за игрой артистов, дышать театральным воздухом, слушать музыку.
Утром его руки лежали на балетном станке, а вечером он держал в руках кисть на курсах в Строгановском училище. Он также увлекся профессиональным массажем, посещал драматические курсы, классы скрипки и рояля, занимался спортом в обществе «Сокол» и осваивал языки – французский, английский, а позднее – польский и персидский. Как это все возможно успеть – непостижимо.
Шел 1905 год. Касьяну Голейзовскому 13 лет, и он болезненно реагирует на все, что происходит в стране. Однажды он стал свидетелем кровавой расправы, которая случилась рядом с его домом на Малой Грузинской улице, и на целую неделю слег – не вынес эмоционального потрясения. А в жизни его ждала большая перемена – мама решила отправить сына заканчивать обучение в Петербург: она считала, что там более серьезные и строгие критерии отбора. Послушный сын уехал, и это стало большой удачей и приобретением. В дополнение к прекрасным московским учителям он занимался в классе легендарных петербуржских учителей-танцовщиков. Среди них Павел Гердт – классический премьер, без него не обходился ни один балет Петипа; Александр Ширяев – он был правой рукой мэтра Петипа; Николай Легат, Михаил Фокин… Блистательные имена. У юного Голейзовского появилась возможность сопоставить две школы, сравнить их. Но самое главное – в Петербурге он попал в фантастическую творческую среду и впитывал все как губка: концерты в филармонии, интересные выставки, спектакли талантливых гастролеров, встречи с интересными людьми. Это было настоящим становлением и взрослением.
Именно в это время он решил для себя, что должен быть образован энциклопедически и эстетически развит. В каникулы он писал матери в Москву: «Мои дела идут хорошо, особенно по танцам. Но школьный врач прописал мне бром для успокоения. Если бы ты знала, как нас мучают: ни одного воскресенья, праздника, чтобы мы не были заняты. “Дочь фараона” – я Обезьяна, “Ручей” – Пчела, в “Спящей красавице” – Вальс, в “Раймонде” – Паж, а кроме этого “Дон Кихот”, “Конек-Горбунок”, “Тщетная предосторожность”, и оперы тоже – “Гугеноты”, “Лоэнгрин”, “Пиковая дама”».
В те годы Михаил Фокин был в расцвете таланта, ставил свои первые экспериментальные спектакли, и Голейзовский имел счастливую возможность не только участвовать в них, но и близко общаться с Фокиным. Касьяну было по душе то, что делал Михаил Михайлович, и он спросил наставника: «Как мне научиться ставить?» Фокин ответил словами, которые легли на сердце Голейзовскому: «Не старайся. Это само придет».
В это время на гастроли приехала знаменитая Айседора Дункан. Попасть на ее спектакли было почти невозможно, но Голейзовский прорвался. И стал не просто ее поклонником – он брал у нее уроки. В этом – он весь: добраться до сути, прикоснуться и понять все так глубоко, насколько это возможно, непрестанно складывать в свою творческую копилку впечатления, ощущения. Сама творческая среда формировала его: у Михаила Фокина ему была близка малая форма – одноактный балет, который был очень необычен в то время; у Айседоры Дункан привлекали искренность, непосредственность. Неожиданностью для него стал выбор Айседорой музыки для выступлений – это была великая музыка, но созданная совершенно не для танца: она танцевала Шопена, Бетховена. Голейзовскому это очень нравилось: он чувствовал, насколько близко ему то, что движением можно выразить впечатление. Это было то же, что когда-то ему показал Врубель в живописи.
В своих записях о том, какое впечатление на него произвели репетиции Фокина, когда тот ставил «Петрушку», Голейзовский зафиксировал: «Тот [Фокин] был четырежды Станиславским». Принцип Фокина «против течения» стал девизом и самого Голейзовского. Вскоре связь учителя и ученика разорвалась: Фокин уехал вместе с Дягилевым за границу и остался там навсегда, а Голейзовский Россию не покинул
