Повесть моей жизни. Воспоминания. 1880 - 1909 - Богданович Татьяна Александровна

Об этих собраниях скоро узнали все в Петербурге и удивлялись, что полиция не чинит никаких препятствий. Даже самые осторожные из рабочих стали захаживать на собрания и прислушиваться к раздававшимся там речам.

Гапон появлялся то здесь, то там, производя громадное впечатление своей священнической одеждой и длинными волосами.

Наконец, был окончательно выработан план действий.

9-го января рабочие из всех отделов под предводительством помощников Гапона должны были собраться на площади Зимнего дворца. Гапон шел с рабочими Нарвского района, с царским портретом и церковными хоругвями. Собравшись у Зимнего дворца, рабочие намеревались умолять царя выйти к ним и принять от них петицию.

Все это было широко известно в Петербурге. По городу поползли тревожные слухи. Говорили, что власти решили ни в коем случае не допускать рабочих до Зимнего дворца и, если понадобиться, пустить в ход оружие.

Поначалу никто не хотел верить этому. Ведь рабочие несли царские портреты и церковные хоругви. Неужели кто-нибудь осмелится стрелять в такие уважаемые символы самодержавия и православия? Отговорить рабочих не было никакой возможности. Они бы никогда не поверили, что в них будут стрелять, когда они идут к царю.

Оставалось одно — повлиять на кого-нибудь из власть имущих.

Накануне назначенного дня в редакции «Сын отечества» было большое собрание литераторов и других представителей петербургской интеллигенции. Три большие редакционные комнаты были переполнены до того, что сидеть было невозможно. Многие стояли на окнах, на столах, даже на шкафах для бумаг.

Начались жаркие споры. Но время не терпело и довольно скоро все согласились, что единственный шанс оградить рабочих от расстрела — выбрать делегацию и послать ее немедленно к Витте и Дурново, сменившему Святополк-Мирского.

В делегацию были выбраны Горький, Арсеньев, Кареев, Анненский, Семевский, Пешехонов, рабочий Кузнецов и еще трое, имена которых ускользнули из моей памяти.

Дурново вообще отказался с ними говорить, а Витте, хотя и принял делегацию, но ничего ей не обещал.

Трудно себе представить, какое жгучее волнение испытывали мы все, предвидя те ужасы, которые должны были разразиться на другой день, и ощущая свое полное бессилие чем-нибудь помешать этому.

Знать, что с раннего утра сотни тысяч рабочих, безоружных, пойдут по улицам Петербурга, и что их неминуемо ждут пули — это было поистине ужасно.

Все участники вчерашнего собрания в «Сыне отечества» решили собраться утром в зале Тенишевского училища, не для того, чтоб предпринять что-нибудь, — это явно было поздно и безнадежно, — а хотя бы для того, чтобы быть в курсе происходящего. Следующим местом сборища была выбрана Публичная библиотека.

Ангел Иванович был серьезно болен и страшно боялся отпускать меня в такое тревожное время. Но я заявила, что пойду, во что бы то ни стало, несмотря ни на какие запреты.

Тогда Ангел Иванович попросил Евгения Викторовича Тарле, еще накануне провожавшего меня в редакцию «Сына отечества», взять на себя и сегодня сопровождение меня в Тенишевское училище и в Публичную библиотеку. Тарле согласился.

Я в то время продолжала работать в «Красном кресте». И тут мне пришло в голову, что раз я, как и другие, не могу ничем предупредить надвигавшиеся события, то, по крайней мере, зная, что предстоит, я могу подготовиться к залечиванию тех ран, какие будут нанесены сегодня. Я должна собрать средства для помощи осиротевшим семьям убитых рабочих.

Это было все-таки, хоть и ничтожным, но облегчением: не сидеть, сложа руки в ожидании страшных известий, а как-то подготовиться к дальнейшему.

Е. В. Тарле был вполне согласен со мной, и мы с ним повели деятельные сборы среди сочувствующих в Публичной библиотеке.

К нашему удивлению сочувствующими оказались почти все посетители Публичной библиотеки.

К середине дня из разных районов города стали приходить страшные вести.

У Нарвской заставы, у мостов Васильевского острова и с Петербургской стороны процессии рабочих с царскими портретами и с хоругвями, доверчиво шедшие к царю, встречались ружейными залпами.

Особенно жестокое кровопролитие было у Адмиралтейского сада около Зимнего дворца. Несмотря на все препятствия, некоторая часть рабочих добралась до места назначения и стала ждать остальных у решетки Адмиралтейского сада. Многие рабочие шли целыми семьям, и ребятишки, дойдя до сада, карабкались на решетку, влезали на деревья, чтоб хорошенько увидеть, как царь выйдет на балкон и будет говорить с рабочими.

Но царя не было не только в Зимнем, но и вообще в Петербурге. Он прятался в Царском от своих верноподданных, шедших к нему со своими жалобами и просьбами. А в это время полиция и солдаты расстреливали женщин и детей у решетки Адмиралтейского сада.

Когда весть об этом принесли в Публичную библиотеку, дядя мой, потрясенный чуть ли не до сердечного припадка, вошел в читальный зал и, еле сдерживая рыдания, рассказал присутствующим, что сейчас происходит на улицах Петербурга.

Служащие библиотеки, в другое время строго пресекавшие всякое громко сказанное слово, теперь не решились прервать горячую взволнованную речь Анненского. В ответ раздались возмущенные возгласы и даже рыдания.

Я написала крупными буквами плакат, призывающий жертвовать на осиротевшие сегодня семьи рабочих, и укрепила этот плакат над столиком, где я сидела в комнате перед входом в читальный зал.

За несколько часов мы собрали более двух с половиной тысяч, очень солидная сумма по тем временам. Вслед за тем, ко мне на дом, узнав о моих сборах, стали приносить разную одежду для детей рабочих.

Красный крест расширил круг своей деятельности, справедливо рассуждая, что рабочие, пытавшиеся доступными для них средствами восстать против злоупотреблений правительственных властей, так же становились политическими борцами, хотя и не вполне сознательными.

В Красном кресте закипела горячая работа, требовавшая притока новых сил и новых приемов деятельности. Желающих работать оказалось больше, чем нужно. Каждый день на нашу квартиру приходили люди, приносившие вещевые приношения и предлагавшие свои услуги при распределении помощи. Но принимали новых работников с большим выбором. Мы боялись скомпрометировать нашу старинную организацию, пользовавшуюся заслуженным доверием.

И все-таки, несмотря на всю нашу осторожность, к нам удалось втереться шпионке.

По счастью, мы не допустили ее в наши центральные органы, хотя она проявляла чрезвычайную энергию в сборе пожертвований и помогала нам в распределении их, хорошо зная рабочую среду и неотложные нужды отдельных семей.

Первое время я была в восторге от такой полезной помощницы, но постепенно до меня стали доходить подозрительные слухи. Я стала внимательнее присматриваться к Акулине Марковне и расспрашивать о ней серьезных уважаемых рабочих, и очень скоро выяснилось, что среди рабочих она не пользуется никаким доверием.

Ограничивая круг ее деятельности, мы, в конце концов, окончательно устранили ее, раньше, чем она успела принести вред и рабочим, и нашей организации.

Мы слишком привыкли к работе в своей тесной среде, зная вдоль и поперек всех наших членов. Акулина Марковна преподнесла нам серьезный урок.

Нужно было выработать иные приемы, исключающие попадание в наши ряды ловких аферистов или подозрительных в политическом отношении лиц.

Со временем мы начали более уверенно действовать в новой среде, усвоив накопившийся опыт. Должна сказать, что во многом рабочие облегчили нашу задачу, с полным доверием относясь к нашей работе, видя, что она помогает им пережить тяжелое время. Женщины, в общем, более недоверчивые и подозрительные, чем мужчины, на этот раз встречали нас очень приветливо, ведь мы доставляли самое необходимое их детям.

Пока мы работали в своей узкой сфере, революционная волна поднималась все выше и разливалась широко по всей России. Я не собираюсь говорить о таких крупнейших событиях, о которых я знала только по рассказам, о восстании на Потемкине, и героической эпопее лейтенанта Шмидта. Я была свидетельницей только событий, развивавшихся в Петербурге.