Герман Раушнинг - Говорит Гитлер. Зверь из бездны

"Делайте, что хотите, — сказал Гитлер, прощаясь со мной. — Но ни слова о девальвации или об инфляции. Впрочем, массы едва ли отличают одно от другого".

15. ЧЕРНАЯ И БЕЛАЯ МАГИЯ

Одна умная женщина из круга знакомых Гитлера однажды, заметив его заинтересованность, предостерегла его: "Мой фюрер, не выбирайте черную магию. Сегодня для вас открыты и белая, и черная магия. Но если вы хоть раз решитесь прибегнуть к черной магии, она уже никогда не уйдет из вашей судьбы. Не выбирайте быстрый и легкий успех. Вам открыта власть над миром чистых духов. Не позволяйте существам, связанным с землей и похищающим вашу силу, отбить вас с истинного пути".

Иногда Гитлер любил подобные мистические разговоры. Любые Серьезные предостережения ему возможно было преподнести только в такой форме. Та умная женщина по-своему выразила то, что должен был ощущать каждый, кто общался с Гитлером: Гитлер отдался силам, которые влекут его за собой. Силам мрачного и разрушительного насилия. Думая, что еще обладает свободой выбора, он уже давно предался власти колдовства, которое не без оснований и вовсе не в переносном смысле можно было назвать демонической магией. И вместо того, чтобы, поднимаясь наверх, ступень за ступенью, освобождаться от наслоений темного прошлого и становиться свободнее и светлее — он с каждым шагом явно становился все более одержимым, все более скованным, порабощенным, бессильным, жертвой сил, которые одолели и не отпускают его.

Была ли у Гитлера возможность пойти иным путем? На это уповали многие из тех, кто был с ним лично знаком. Многие из нас надеялись, что перемена наступит — даже тогда, когда уже было поздно на что-либо надеяться. Ни о чем не думали лишь те люди, с помощью которых он взобрался наверх, и которые теперь висели на нем, как свинцовый балласт темного прошлого. Их мысли о будущем омрачало только одно опасение: как бы Гитлер не сбросил их обратно, в темноту, откуда они с таким трудом выбрались. Можно только представить себе, сколько людей доброй воли оказалось бы в партии, какими силами мог бы располагать Гитлер, если бы вокруг него не толпились эти отпетые бандиты. Но истинной причиной того, что Гитлер оказался на пути в пропасть, была слабость его воли. Впечатление волевого человека, производимое Гитлером, обманчиво. По сути своей он слаб и апатичен: ему требуется специально возбуждать свои нервы, чтобы преодолеть хроническую сонливость и совершить судорожный выплеск воли. Он выбрал самый легкий путь — падение; он отдался силам, которые влекут его вниз.

Некоторые беседы с ним свидетельствовали о том, что он, очевидно, имел представление о своей истинной задаче. Но такие беседы напоминали бегство в нереальный мир, где он восстанавливал утраченное самоуважение. На самом деле, решение уже давно было принято. То, что Гитлер еще имел свободу выбора, было иллюзией — даже если в нем самом еще сохранялись задатки для более высокого развития. Он подчинился закону свободного падения, и падение как будто вело его к вершинам власти, но на самом деле — втягивало во все более и более глубокую зависимость.

Гитлер — не диктатор. Но он и не соломинка, плывущая по течению. Он всегда умеет оказаться на стороне сильного. Он неоднократно повторял, что слабых нужно выбирать в противники, а сильных — в союзники. Это звучит весьма банально, но в этом — суть любой политической работы. И вот чего Гитлер избегал прежде всего: он никогда не противопоставлял себя своими гауляйтерами. Каждый из этих людей был в руках Гитлера, но все вместе они держали Гитлера в своих руках, и он умел вести себя с ними таким образом, что при возникновении разногласий большинство всегда было на его стороне. Секрет его руководства заключался в том, что он наперед знал, как решит большинство гауляйтеров и соглашался с этим решением еще до того, как гауляйтеры успевали что-либо сказать. Таким образом он всегда оказывался прав, а возражающие — неправы. Гауляйтеры ревностно следили за соблюдением собственных прерогатив. Они никого не допускали в свой круг. С твердым единодушием они отвергали все попытки ограничить их права или их независимость. Гитлер был зависим от них. И не только от них.

Гитлер — не диктатор; силы, скрывающиеся за его спиной, движут им, часто даже помимо его воли. Итог действия этих сил — его постоянное продвижение вперед. Из его политики получилось нечто совсем иное, чем он представлял себе вначале. Он подвел черту под суммой сил и стал их общим знаменателем. Он остался наверху, но потерял независимость в принятии решений.

Мои собственные отношения с партией зашли в тупик. После моего возвращения из Женевы партия потребовала отменить данцигскую конституцию, начать борьбу за освобождение от опеки Лиги Наций и проводить бесцеремонную политику в отношении Польши. Для начала я должен был арестовать нескольких католических священников, распустить социалистическую партию и принять определенные меры против еврейского населения. Я отказался. Со своей стороны, я потребовал срочно девальвировать гульден и объединить усилия правительства для борьбы с тяжелым экономическим упадком. Я запросил решение Гитлера.

Гитлер отсиживался на Оберзальцберге и ни с кем не хотел разговаривать. Я ждал его в Берлине. В особом меморандуме я изложил основные направления политики, единственно возможной сейчас для Данцига. Так как партия не оказывала мне никакого содействия, я попытался передать Гитлеру этот меморандум вместе с просьбой о встрече через министра иностранных дел фон Нейрата. Нейрат охотился на косуль. Мой вопрос его не интересовал. Кроме того, поддерживать "скомпрометировавших" себя лиц было рискованно. Я попытался заинтересовать своим делом госсекретаря фон Бюлова. Он пообещал сделать все, что в его силах. Но я знал, что какие-то дальнейшие перспективы для осуществления моей политики имеются лишь в том случае, если я встречусь с Гитлером раньше, чем Форстер.

Я не знаю, попал ли мой меморандум в руки Гитлера. Даже если это случилось, то Гитлер вряд ли его читал. Гитлер не читал ни донесений, ни меморандумов. Разве что Ляммерс мог доложить ему о нем. Но Форстер все равно встретился с Гитлером раньше, чем я. Данцигского гауляйтера охотно принимали на Оберзальцберге.

Гитлер капитулировал перед собственным гауляйтером. Гитлер не принял меня для обсуждения моей записки. Тем самым мне было указано на дверь. Я отступил.

Гитлер много раз оказывал мне свою особую благосклонность. В долгих беседах он говорил мне многое из того, что наверняка не достигало ушей некоторых его гауляйтеров. Но оказалось, что он не был способен вырваться из паутины, связывавшей его со старыми товарищами. Он отдался в их руки. И он даже не мог воздать кому-нибудь должное, если его собственные гауляйтеры были против. В Берлине этого положения еще не замечали. Здесь еще долго питали те же иллюзии, которые в свое время были у меня: будто Гитлера можно вызволить из рук его "соратников" и его политика сможет приобрести большую зрелость и постоянство. Здесь, в Берлине, многие еще полагали, будто сидя на местах и ожидая перемен, они выполняют патриотическую миссию. Но все их старания были напрасны. Озабоченные судьбами родины, эти люди один за другим теряли свое мнимое влияние и вынуждены были капитулировать перед гитлеровским "кругом". Сегодня они — презренные "специалисты", мнение которых не имеет никакого веса.