Мансур Абдулин - От Сталинграда до Днепра

На Ташкент поезда не было, и я сел в первый попавшийся — пока до Куйбышева…

Через сутки с небольшим я вошел в здание вокзала в Куйбышеве. Народу битком, Много детей, и все голодные. Я развязал свой вещмешок… Дети облепили меня, как голуби. Все худые — кожа да кости. Глаза большие. И что меня поразило — их десятки, а они терпеливо, без суеты, без давки, в очередь получают каждый свою порцию…

Словом, в ташкентский поезд я сел с пустым вещмешком, без единого продталона, и, если бы не пассажиры, которые угощали меня своим последним куском, худо бы мне пришлось трое суток до Ташкента.

В Ташкенте я пересел на еще один поезд — до города Чирчика, а дальше мне надо было добираться на попутных машинах до кишлака Бричмулла, который находится в верхнем течении Чаткала, у предгорий Чимчана и Тянь-Шаня… Отец перевез нас в этот кишлак с Алтая незадолго до войны, чтобы, как он говорил, «досыта накормить яблоками и виноградом». Там на руднике добывают мышьяковую руду. А выше по Чаткалуна горном руднике Саргардон добывали и вольфрамовую руду. Оттуда я уходил на фронт, там ждут меня мои родные — мать и двое братишек. Младшему — пять лет. Я заранее вижу, как он обрадуется: ну еще бы, старший брат с войны вернулся! Как он будет рассказывать потом на улице — на русском, на узбекском, на татарском и на таджикском языках, — какой у него герой старший брат Мансур… Что Мансур «убил сто или тысячу фашистов»…

…Я залез в кузов «ЗИСа», где полным-полно узбечек и таджичек. Мне уступили место у кабины. Я разглядываю пассажирок, а они меня. Любопытным узбечкам и таджичкам не терпится узнать, кто я такой, откуда, к кому с войны возвращается сын или брат.

— В Бричмуллу! — кричу я им любимое слово и начинаю говорить по-узбекски и по-татарски. У них от удивления взлетают черные брови:

— Вай! Да это же Мансур!

Узбечки и таджички, как сороки, наперебой стали вспоминать меня, Колю Коняева, Виктора Карпова, Ваншина Ивана — четверых друзей, которым два года назад удалось «из-под брони» уйти на фронт… Наконец, наговорившись досыта, девчонки сообщили мне, что Николай Коняев получил отпуск, что сам генерал Черняховский отпустил его на месяц за выполнение какого-то очень важного задания и Коля сейчас гостит дома в Бричмулле.

Услышав такую новость, я обрадовался так сильно, что даже мне показалось, это не может быть правдой. Неужели через почти два года таких перипетий в нашей с ним жизни судьба подарит нам эту встречу?!

Не подарила.

Машина мчится, поднимая высоко шлейф дорожной пыли. Вот и Ходжикент проехали, вот и Чарвак позади… Выскочили на ровную террасу. А внизу бешено бурлит Чаткал…

Идет нам навстречу такой же «ЗИС», тоже набитый пассажирками в пестрых платьях, а среди них — фигура в военной летной форме. Да ведь это Коля!.. Машины на один миг поравнялись, и я, узнав Николая, кричу ему:

— Коля! Это я, Мансур!

Николай тоже увидел меня и тоже кричит мне что-то… Нас обоих стремительно увозят «ЗИСы» в противоположные стороны — меня в Бричмуллу, а его на войну… Хоть и пылью все заслонило, но мы долго махали друг другу, он — фуражкой, я — пилоткой…

Я больше никогда не увижу его. В мае сорок четвертого — я уже приступлю к работе на руднике — в семью Коняевых придет похоронка на Колю… А я в семье друга найду ту единственную, которую предчувствовала моя душа — мою Надежду… Но эта история для другой повести…

А пока я явлюсь в тот самый Бостандыкский райвоенкомат, где почти два года назад я стучал кулаками, требуя отправки на фронт, сяду, кажется, на тот же самый стул против того самого майора Галкина, и майор Галкин долго будет разглядывать меня с великим любопытством, пока наконец скажет:

— Ну, рассказывай!..

Эпилог

В 1944 году я неожиданно оказался в Красноярском крае на секретном руднике «Пя55» где развернулись работы по добыче и обогащению редкоземельного минерала моноцит, содержащего радиоактивный торий.

Добыча и обогащение были полностью механизированными по последнему слову техники и технологии. Я быстро освоил обогащение моноцита и возглавил одну из крупных обогатительных фабрик рудника.

Вернувшись домой и отдохнув десять дней, я вышел на работу. В связи с недокомплектом ИТР (инженерно-технических работников) я был назначен на должность горного мастера и взрывника. Права ведения взрывных работ на подземных и открытых работах я имел. Взрывные работы приходилось выполнять ежедневно и с большой нагрузкой. Работа взрывника очень опасная и требует от него постоянного внимания и осторожности. Однажды я в конце смены должен был спуститься в «бадье» в шурф, где произошел «отказ» в забое одного из двадцати шпуров.

Воротовщики спустили меня, и я осмотрел в рассечке забой. Определив, что отказал нижний — очистной шпур, я быстро обнаружил его. Причиной «отказа» явилось отсечение бикфордова шнура взрывом соседнего шпура. Убедившись, что этот «отказ» можно легко будет ликвидировать, я привычным способом при помощи спички зажег тот самый отсеченный бикфордов шнур. И тут же я вспомнил, что забыл из шурфа дать сигнал воротовщикам, чтобы они начали подъем бадьи. Я дергаю за провод, который соединен на поверхности с сигнальным «молотком» для того, чтобы я мог выехать «на-гора», но проволока оборвалась на середине шурфа и упала мне под ноги. Сигнал не получился, а воротовщики сидят в «бытовке» возле «буржуйки», спасаясь от тридцатиградусного мороза. «Рассечка» — горизонтальная выработка длиною всего пять метров. Если произойдет взрыв «отказа», я погибну! Мне бы только успеть подняться на три метра над «рассечкой», и я спасен! Я решил подняться по восьмимиллиметровому — тонкому тросу на три метра, но трос скользкий. Эх! Был бы трос веревочным! А бикфордов шнур горит со скоростью один сантиметр в секунду, его длина до капсул я-детонатора всего тридцать-сорок сантиметров!

«Ну, — подумал я, — на войне не погиб, а тут, в Сибири, — дома — мне конец?.» Я уже стал задыхаться от удушливого порохового, смешанного с асфальтовым густого дыма, как вдруг бадья, в которой я стоял, пошла вверх. Тут я подумал только об одном: «очень медленно поднимается!..» Но опасность миновала, когда я оказался над «рассечкой», и если теперь взорвется «отказ», то я хоть и получу какую-то травму, но не смертельную! Бадья поднимается все выше и выше, и я, проклиная свою оплошность, радуюсь и ликую со слезами на глазах. Осталось до верха полтора метра, и раздался взрыв. Воздушной волной меня выстрелило из ствола шурфа, как мину из миномета… Оправившись от испуга и ушибов, я обратился к воротовщикам, которые перепугались сильнее меня «Вы слышали мой сигнал — вира?» Округлив глаза и переглянувшись, отвечают: «Нет». — «А как вы и почему начали поднимать бадью?» — «Дык ить ты вроде бы крикнул из шурфа — «В-и-и-р-а-а!» — и мы прибежали к шурфу и начали падымать тебя…»