Александр Гольденвейзер - Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)
Л. Н. говорит, что письмо озлобленное, написанное тоном скрытого упрека.
Л. Н. сказал еще:
— Я теперь читаю мистика Силезиуса, ученика Беме, — превосходную книгу и французский роман Галеви, где описан месье Кардинал, у которого две дочери, и он этих дочерей продает. А он рассказывает это с шутками, остроумием… Мне это отвратительно и ужасно, и я не могу смеяться над этим. Признаюсь, это плохо рекомендует Стаховича. Он дал мне эту книгу и очень хвалил, говоря, что очень остроумно и хорошо написано.
1 сентября. Я играл что‑то Шопена. Л. Н. сказал:
— Когда вы играли, я совершенно слился с этой музыкой, как будто это воспоминание о чем‑то, — такое чувство, будто я сочинил эту музыку. Ну, сыграем партию. А я было хотел больше не играть: шахматы вызывают недоброе чувство к противнику.
Я расставил шахматы, и мы сели за маленький столик около круглого стола. Л. Н. сказал:
— Что ж, мы поговорим с вами?
— Если позволите.
— Мне жаль, что я так огорчил вас (разговором давеча об уроках). Я знаю, что вы сильны духом, но такая жизнь, как ваша, засоряет духовную жизнь.
Л. Н. спросил меня, почему я так живу, и когда я отчасти объяснил ему, он сказал:
— Я так и думал…
Л. Н. как‑то заинтересовался прочесть «Исповедь» Горького. Я ему дал эту вещь — у меня она была. Дня два Л. Н. ахал и ужасался. Он почти всякого, приходившего в эти дни, заставлял наудачу раскрыть страницу и читать, Л. Н. спросил меня:
— Александр Борисович, вы не читали?
— Нет, Лев Николаевич.
— Прочтите, стоит увидать, до чего дошло.
Л. Н. мало читает за последнее время новой литературы, а то бы ему «Исповедь» не показалась такой страшной.
Нынче Л. Н. получил хорошее письмо от француза — ученого, посылающего свою книжку (о Гомере); еще получилось письмо от Леонида Андреева, сообщающего о решении в ознаменование восьмидесятилетия Л. Н. предоставить свой рассказ «О семи повешенных» в общее пользование. Хорошо написанное письмо это очень тронуло Л.H., и он ему сейчас же ответил.
Тульские типографщики, бывшие у Л. Н. 31 августа, выразили желание прийти еще раз и побеседовать со Л. Н. Они оставили Черткову свою прокламацию. Л. Н., прочтя ее, ужаснулся и сказал:
— Мне, собственно, и говорить с ними не о чем — мы с ними говорим на разных языках.
Л. Н. проявляет интерес к самым разнообразным вещам. Нынче у него был какой‑то слепой, а потом он очень подробно расспрашивал Душана Петровича о способах лечения слепоты.
Мы со Л. Н. играли в шахматы. В комнате никого не было. Вдруг он сверкнул глазами и сказал:
— Александр Борисович, давайте с вами музыку сочинять!
2 сентября. Л. Н. чувствовал себя нынче неважно. Он лежал на кушетке и, лежа, играл со мной в шахматы.
Вечером явился странный гость: пожилой военный — казак, внук Епишки (Ерошка из «Казаков»), чуждый во всех отношениях человек. Л. Н. хотелось быть с ним как можно учтивее и приветливее, но это стоило ему, видимо, большого труда.
Л. Н. заинтересовали привезенные им снимки станичных, в которых Л. Н. узнавал знакомые ему типы из его кавказских воспоминаний. Л. Н. расспрашивал его о службе и говорил, что теперь при постоянных волнениях и борьбе с местным населением, вероятно, очень тяжело служить. Но он с циническим (почти наивным) добродушием сказал:
— Что ж, как начальство прикажет, туда и пойдем, то и сделаем.
Л. Н. потом, когда он уехал, ахал, вспоминая его нравственную глухоту.
По поводу его посещения Л. Н. сказал еще:
— Вот все, что тогда на Кавказе было, я все помню, а что теперь, вчера — все забыл…
3 сентября. Л. Н. опять говорил об старом немецком мистике Силезиусе. Л. Н. попросил принести его книжку (большой старинный том) и прочел вслух, сразу переводя, несколько его изречений. Между прочим, прочтя мысль: «Если бы Бог не любил в нас себя, мы не могли бы любить ни себя, ни Бога», Л. Н. воскликнул:
— Эк, как загибает!
По поводу какого‑то описания разговоров с ним Л. Н. сказал:
— Если бы я снова жил восемьдесят лет и все говорил бы, я бы не успел наговорить всего того, что мне приписывают, что я сказал.
Разговор зашел о социализме. Л. Н. сказал:
— Я в этой дурацкой прокламации читал, что каждый должен иметь одинаково для себя и для своей семьи. Девятилетние дети могут так говорить! Для меня на эти все проекты — одно возражение: надо исправить стародавнюю несправедливость владения землею. А разные эти проекты подоходного налога и т. д. — все это паллиативы, вроде как при отмене крепостного права были временнообязанные.
— А есть одно — что земля не может быть предметом собственности, как человек не может быть предметом собственности. Да так и выходит: если земля собственность, то и человек, который на этой земле, — тоже собственность.
— Говорят: а капитал? Что же? Да это совсем другое. Если я говорю, что в этой комнате много народу, а мне возражают, что в другой никого нет; да, но я‑то говорю об этой комнате. Да наконец, как разделить капитал? Если я отниму капитал у миллиардера, то отчего же не у того, у кого три тысячи? А при подоходном налоге легко скрыть свои средства.
— Их возражения мне напоминают возражения защитников смертной казни: «А как же, кто убивает, как быть с ними?» Да я не знаю, что с ними делать, а тут я знаю, что вам делать: издать закон, что нет смертной казни.
— Да наконец и капитализм — это последствие накопления земельной собственности.
— Ге рассказывал про итальянские социалистические кооперации. Вероятно, он всю обратную сторону скрыл. Что у них потребительные лавки — это такие пустяки…
— В этом деле — как было крепостное право, как земельная собственность — это дело нравственное, почти религиозное.
— Вот у Джорджа земельный вопрос — это вопрос религиозный. И эта его энергия! Всегда серьезный тон… И замечательно — это отсутствие серьезных возражений. Все такие возражения: «а капитал?» — простите меня, — Л. Н. обернулся в сторону сидевшей тут же С. А. Стахович, — дамские.
— Социалистическое учение хочет улучшить материальное благосостояние людей, а здесь — вопрос об уничтожении несправедливости.
— Я думаю, — социалисты никак не должны давать Джорджа народу, так же как и правительство.
— Я вот всегда толкую яснополянским: если вам платить по пять рублей — вы осилите, а помещику придется пять тысяч, и он не в силах будет платить, и все вам отдадут.
С. А. Стахович по поводу иронического названия «дамские возражения» сделала какое‑то замечание в защиту женщин. Л. Н. сказал:
