Валерий Золотухин - Таганский дневник. Кн. 1

Я летал с коня в бревна и был от катастрофы на 30 см, летал с мотоцикла в кювет и чуть не убил «двух капитанов».

Вчера лег рано, один и вспоминал Ленинград, Полоку, черт возьми, как дорог мне этот год, проведенный в поисках Женьки, в общении с Полокой. Я вспоминаю все павильоны, круги всех цветов, придуманные гениальным Щегловым. Что пережито мной за этот год, и если бы повторить — не изменил бы ни дня.

Приезжал Говорухин, просто в гости на охоту, к другу за тридевять земель, ночью появился хороший человек, как в сказке. И сразу наладил наш быт: в доме появилось завсегда молоко, мед, поросенок гусь, курица, банька по-белому и по-черному.

Высоцкий написал несколько хороших песен, лучшую мы поем вместе, на два голоса, и получается лихо.

Протопи ты мне баньку по-белому,Я от белого свету отвык.Угорю я, и мне, угорелому,Пар горячий развяжет язык.

Почти месяц у меня было скверное настроение, и даже Зайчик что напомнил мне про Моцарта — не вправил мне мозги. Ужасно боюсь встречи с Можаевым, чувствую: будет кровь моя на его руках. А крыть мне нечем, опасения его оправдались. Все тихо, все скверно. И все-таки я на что-то уповаю, может быть, павильоны вывезут. Надо тщательно продумать все штампы. Уже неделю не курю и почти не пью, решил вогнать себя в мало-мальскую форму.

Зайчик мой миленький, в Душанбе, прислал два письма и много телеграмм.

Уже осень! Ах эта осень! Любимая пора.

Гостиница «Бирюса».

Цивилизация. Всякая мало-мальская цивиль похожа одна на другую. Если бы меня ввели в номер с закрытыми глазами, я бы подумал, что попал в «Октябрьскую» гостиницу Ленинграда. И все равно приятно. Чистота. Ванна. Горячая вода. И письменный стол, за который хочется броситься, как на бабу. С утра не получил номер с ванной и отказался от всякого, мол, я подожду. Съездили с Кмитом[39] к ГЭС, пока не понял, здорово, вода офигенно бьет, но представлялось по роману Полевого грандиознее, просто больше по месту, по протяженности. И опять номера нет. Полетел на «Ракете» по Енисею, почему он седой и почему Батюшка, ну ладно, в Красноярск просто так, от злости, пусть поищут, а там в дом-музей Сурикова.

Приехал в 4 — номер есть, какой хотелось.

Под окном течет Енисей, уже более-менее успокоившийся от плотинной мясорубки. На том берегу скалы, наверное, там мы и будем снимать.

Потерялся Высоцкий, удрал в Новосибирск. Я очень жирный, это катастрофа, осталось всего ничего, а я не могу завязать пупок узлом, опять сейчас нажрался, да с пивом.

Никаких писательских задумок, все поглотила нервотрепка с ролью.

Господи! Сколько раз ты вытаскивал меня, не обидь и на этот раз, что делать мне, что делать, когда не хочется подвести Назарова, Можаева, да и себя…

Отвык я от шариковых ручек. Не дождусь, как засяду за секретер и возьму свой «Спутник». С утра решил устроить разгрузочный день. Съел стакан сметаны и все, не знаю, выдержу ли. Уже сосет и хочется супу. Вчера прилетел из Новосибирска Высоцкий с подарками от художников и бутылкой армянского «коньяку». Пришлось выпить.

Обедали с монтажницами. Съел уху из осетрины.

«Я боюсь гусей и зубных врачей».

«Я по-другому начала относиться к театру, к артистам, они выросли в моих глазах после твоей книжки».

Начал заниматься вчера и сегодня, понемножку, полегоньку, ничего — все в наших руках, сократить обжорку, увеличить тренаж. Артисту нельзя быть толстым, он не развернется вовремя, как перегруженный корабль.

Опять нет солнца, опять бардак в организации: нет тракторов, нет людей, ничего нет, съемки не подготовлены.

Страшно думать. Два дня до начала сезона, пролетело лето, пролетел отпуск, как дым!

Сегодня опять ничего не сняли. Целый день просидели на скале, шел дождь, и небо сплошняком затянуло. Жгли костер, грелись и смотрели вдаль. Хорошо думалось и был с Богом.

Зайчик мой уже дома, наконец-то получил телеграмму от него.

Двигубский Саша, второй оператор и новый пиротехник чудом спаслись от гибели. Они не вылетели рейсом, на который были куплены им билеты; одного задержало объединение — смотреть материал, другой напился в порту и опоздал на самолет. А он в трех километрах от Красноярска загорелся и врезался в землю. Судьба хранила ребят и группу нашу несчастную и без того — миновала беда. Слава Богу!

Саша спит. Я хочу знать, как материалы, если ничего или даже хорошо — грамм сто выпью обязательно. А вообще грустно, я почувствовал на скале, как опять мне дорого все вокруг — все люди, вся группа и, конечно, Назаров, Николаев. Господи, помоги нам сделать приличный фильм.

На встрече со студентами Николаев назвал меня выдающимся артистом, «пройдет немного времени и этот артист будет № 1, первой величины, мы присутствуем при рождении новой звезды». О Господи! Помоги мне пережить и это и хоть наполовину оправдать доверие людей. Я часто слышу о себе самые высокие отзывы от разных людей и чувствую, как преступно мало делаю для соответствия.

Итак… Москва!!! Сорвались с Высоцким раньше времени, подхватились и айда. А сбор труппы оказывается не сегодня, а завтра. Шестой сезон, на Таганке пятый. Господи! Помоги мне.

Уже скучаю по группе. На стенке подарок Тойво — Мана, палатка, тайга — знакомые и уже родные места. Разжирел я, морду разворотило, как у настоящего милиционера, надо худеть, а то ведь и штаны скоро ни одни не налезут.

Я из осени в лето попал. В Москве жара, духота, теснота, как и было, ничего не изменилось. В театре конь не валялся. Не помню ни одного сезона, начинавшегося нормально, всегда доделывается ремонт при зрителях. Дупак старается, лезет из кожи вон и все подсчитывает, сколько он великих благодеяний в пользу театра совершил. Не ходил в отпуск, целый месяц не вылезал из театра, лично руководил работами, проектировал, ломал, пробивал и т. д.

Спросил о судьбе «Живого»:

— Вот разберемся с Чехословакией — займемся Кузькиным. Наши дела, наша жизнь целиком и полностью зависит от нас.

Говорят, пришло два эшелона раненых наших парней из братской Чехословакии. Об убитых молчат. Были у Рыжневых вчера, там и услышали об этом.

У меня нет особенного желания начинать сезон. Единственно, постоянное ожидание какого-то чуда, что вот что-то случится, произойдет и все пойдет по-другому, в лучшую сторону и весело. А потом, я уже вошел во вкус работы над Василием Фокичем Сережкиным. Нет, нет, да и придет в голову штамп, жест, интонация… это значит — где-то там, далеко за туманами в мозгу идет работа постоянная над образом милиционера — Золотухина. Сделанным недоволен, особенно обижен на оператора, который хоть и говорит про меня звонкие эпитеты, но снимает общими, слепыми планами, а если близко — то обязательно спиной.