Наум Синдаловский - Очерки Петербургской мифологии, или Мы и городской фольклор

Большинство национальных фразеологизмов носит общий, универсальный характер и без особого ущерба может быть в хорошем смысле слова присвоено любым регионом России. Такие пословицы и поговорки выражают общечеловеческое содержание, и их смысл понятен без дополнительных знаний местной терминологии. Но есть особый пласт народной фразеологии. Он отмечен уникальной, исключительно региональной географической, топонимической, архитектурной, исторической или какой-либо иной узнаваемой метой. Его не спутаешь ни с каким другим региональным или общечеловеческим фольклором, и потому он представляет особую историческую ценность.

Непреходящее значение такого фольклора состоит еще и в том, что он уникален по своему происхождению. Он ни у кого не заимствован и, в силу непереводимости отдельных специфических терминологических составляющих, никем не может быть заимствован сам. Он рожден конкретным городом и, по праву рождения, принадлежит только ему одному.

Есть, впрочем, небольшое количество пословиц и поговорок, региональная питерская принадлежность которых внешне никак не проявлена. Ее территориальную прописку нужно разглядеть, а иногда еще и аргументированно доказать. Так, например, в широко известной формуле деловой обязательности и пунктуальности «Точно, как из пушки» нет никаких видимых петербургских признаков. О том, что эта поговорка питерская, можно узнать, только углубившись в историю города. В первые десятилетия существования Петербурга никаких личных хронометров у петербуржцев не было. Время определялось по солнцу, заводским гудкам, церковным звонам и прочим подобным приметам. Понятно, что оно было неточным, приблизительным. Но один раз в день его можно было сверить по полуденному пушечному выстрелу. Этот порядок определил Петр I. Сначала пушка стояла на Адмиралтейском дворе, затем ее перенесли в Петропавловскую крепость. За точным совпадением выстрела с моментом наступления астрономического полдня тщательно следили. Это было «точно, как из пушки». Традиция, за исключением незначительных периодов, строго соблюдалась и дожила до наших дней, полностью сохранив свой первоначальный смысл.

Другой пример скрытой петербургской принадлежности являет собой пословица, появившаяся в Петербурге во второй четверти XIX века после строительства на территории Новой Голландии здания Морской следственной тюрьмы. Проект тюрьмы выполнил архитектор военного ведомства А.Е. Штауберт. Здание представляет собой круглое в плане краснокирпичное сооружение с толстыми стенами и внутренним двором для прогулок заключенных. Сам архитектор еще во время проектирования называл его «Башней». Об этом знали в Петербурге, и название подхватила стоустая молва. Передаваясь изустно от человека к человеку, оно уточнялось, корректировалось и совершенствовалось. В конце концов, фольклор остановился на окончательном варианте – «Бутылка». Возможно, это произошло благодаря созвучию с названием подобного исправительного учреждения в Москве. В продолжающемся споре двух столиц прозвучала новая реплика: «В Москве – Бутырка, в Питере – Бутылка». Так или иначе, но в Петербурге появилась поговорка: «Не лезь в бутылку», то есть веди себя достойно, благоразумно и тихо, не нарывайся на неприятности, иначе можешь надолго оказаться в «Бутылке».

У Петербурга богатый фразеологический словник. Как всякий жанр городского фольклора, он постоянно пополняется. На сегодняшний день автору настоящего очерка удалось собрать более 1200 образцов петербургской городской фразеологии. Однако понятно, что все увидеть на печатных страницах или услышать из уст петербуржцев автору не удалось. Многое так и осталось на многомиллиардностраничной Книге о Петербурге, а многое и вообще, сорвавшись однажды с чьего-то языка и не зафиксированное письменно, безвозвратно затерялось во времени и пространстве. Если благодаря читателям словарь городской фразеологии удастся пополнить, то цель этого очерка будет достигнута.

2

Если верить фольклору, первая петербургская поговорка появилась одновременно с первым петербургским анекдотом. И тому и другому почти столько же лет, сколько самому городу. Можно предположить, что они родились едва ли не в первые пять-десять лет после его основания. Немногим фразеологизмам того времени удалось, передаваясь из уст в уста, сохраниться, достичь античного совершенства и навеки осесть в памяти петербуржцев. Этому удалось. Правда, шуту Ивашке Балакиреву, которому приписывают авторство и анекдота, и поговорки, не исполнилось тогда и десяти-пятнадцати лет, да и шутом Петра I он стал намного позже. Но фольклор эти обстоятельства ни чуточки не смущают. Фольклору свойственно перепутывать факты, переставлять даты и смешивать имена. В этом, как мы уже не раз говорили, и состоит его особая художественная прелесть и очарование. Важнее другое – понять причины, побудившие первых петербуржцев так точно, так кратко и так мудро сформулировать свое отношение и к новому городу, и к условиям существования в нем.

Природа сурово обошлась с Невским краем. Поскупилась на солнечные дни. В среднем их количество в Петербурге не превышает тридцати одного в году. Поскупилась на тепло. По преданию, Екатерина II однажды остроумно заметила: «В Петербурге лета не бывает, а бывает две зимы: одна белая, другая зеленая». Поскупилась на светлое время суток. Правда, как бы извиняясь за свою скаредность, озолотила Приневье короткими белыми ночами, но по сравнению с темными днями их так мало, что ожидание кажется продолжительнее самой их длительности.

Зато природа щедро «одарила» этот край болотами, дождями и наводнениями. Непролазная грязь, «питерская моросявка» и непредсказуемые набеги невской стихии наложили определенный отпечаток на всю жизнь аборигенов Ингерманландии. Рассказывали, что обитатели этих мест никогда не строили прочных домов. Жили в небольших избушках, которые при угрожающих подъемах воды разбирались, превращаясь в удобные плоты. На них складывали нехитрый скарб, привязывали повыше к стволам деревьев, а сами спасались на ближайших возвышенностях – Дудоровой горе, Пулковских высотах, Поклонной горе. Едва Нева вновь входила в свои берега и успокаивалась, жители благополучно возвращались к своим плотам, превращали их в избы, и жизнь продолжалась до следующего разгула стихии.

Чтобы понять, какую опасность для строительства города представляли в то время наводнения, напомним, что в XX веке, для того чтобы Нева вышла из берегов, ее уровень должен был повыситься более чем на полтора метра. В XIX веке этот показатель составлял около одного метра, а в начале XVIII столетия достаточно было сорока сантиметров подъема воды, чтобы вся территория тогдашнего Петербурга превратилась в одно сплошное непроходимое болото. Было от чего прийти в замешательство. Сохранилось предание, будто еще в мае 1703 года местный рыбак на Заячьем острове показал Петру I березу с зарубками, до которых доходила вода при наводнениях, и предупреждал, что здесь жить нельзя. Ответ Петра был скор и категоричен: «Березу срубить, крепость строить».