Иван Рахилло - Московские встречи

Лежа, в темноте, Чкалов обдумывал на свежую голову предстоящий полёт на новой машине. Он не боялся опасности — вся его жизнь была связана с риском, но каждый раз перед такими испытаниями его воображение настраивалось на особый лад, оно работало с удесятеренной силой. Он мысленно садился в самолёт, взлетал, набирал высоту, разворачивался, прислушиваясь к работе мотора и представляя различные возможные положения в воздухе с ещё не изученной и не облётанной машиной.

Не просто это — первому поднять в небо верткую скоростную машину и там, в зыбкой, всегда опасной, подстерегающей синеве, один на один померяться с ней силой и побороть её. Не просто…

Он бережно потрогал ладонью свежий, ещё не заживший шрам на лбу — след от недавней аварии на Волге при испытании нового истребителя. И даже сейчас, в темноте, от одного лишь воспоминания о той страшной минуте у него будто закружилась голова. И вот уже он мчится на малой высоте вдоль берега Волги. Слева, не отрываясь и преследуя его, летит круг солнца, скользя по зеркалу реки. Самолёт несется над самыми верхушками зеленых перелесков — боевой истребитель проходит последние испытания на предельную скорость. Простор реки гулко отражает обезумевший, захлебывающийся рёв мощного мотора. Но ту перегрузку, которую выдерживает его сердце, не может выдержать машина: он ясно видит, как из мотора вылетает обломок металла. Рвутся цилиндры. На ураганной скорости мотор начинает разрушаться в воздухе. Первое инстинктивное движение — выпрыгнуть с парашютом. Но тогда машина погибнет неизведанной. Его труд пойдёт вхолостую. Садиться некуда. Впереди вырубленный участок леса. Торчат пни. Секунда на размышление — молниеносный поворот в сторону, и истребитель с лёту вламывается в молодую поросль. Удар — и лётчик летит из кабины вниз головой. Сознание потеряно…

…Какая глубокая синева небес! Пыль, поднятая вверх, медленно оседает на листья деревьев. Машина разбита в щепы. Обломки лежат вокруг. На лбу и на затылке кровь…

Рана заживала долго, и он, чтобы не напугать жену, под разными предлогами оттягивал свое возвращение в Москву. Но тоска по семье заставила его приехать с забинтованной головой.

…Он слышит, как тихонько приоткрывается дверь, и маленькая полусонная дочка, топая босыми ножками по ковру, спешит к нему: она любит по утрам забираться к отцу под одеяло. Тонкие ручонки крепко обхватывают его за шею. Какое счастье! Он целует её нежно в горячую ладошку, боясь оцарапать щеку жёстким, небритым подбородком. Шестерых сыновей и шестерых дочерей — о такой семье мечтает он. Все крепкие, весёлые, дружные.

Часы бьют семь. Пора подниматься, на стене уже заиграл первый малиновый блик морозной зари.

Над умывальником висит зеркало. Из тёмной глубины толстого стекла на него молчаливо глядят задумчивые синие глаза человека с загорелым, обветренным лицом. Он приближает лицо к зеркалу и внимательно рассматривает над бровью розовый шрам. На этой грубой пористой коже, кое-где тронутой крупными щербинками, пожалуй, он и не очень заметен. По крайней мере, скульптор утверждает, что шрам украсил его лицо. Кстати, сегодня у них последний сеанс. После полётов он сразу едет в мастерскую. Надо предупредить шофёра.

Почему-то из крана не бежит вода. Неужто замёрзла?

В белой раковине умывальника овальная медная решёточка с дырочками похожа на кружочек лимона с зёрнышками. Лимон просила купить жена. Она ждёт ребёнка. Забыл. Правда, были причины. Третьего дня, уже выруливая на опытной машине на старт, чтобы поднять её в первый облет, он обнаружил обрыв троса управления газом. Испытания пришлось отложить. Он сильно в тот день расстроился. Люди, собравшиеся на аэродроме, расходились разочарованные. Создавалось впечатление, будто полёт отложен по его вине.

Догадываясь о неприятностях, жена предложила сходить вечером в Малый театр. Но и в театре он не мог забыться и все время думал о предстоящем полёте. И лимон выпал из памяти…

С подобревшим сердцем он осторожно вошёл в спальню жены.

— С добрым утром.

Сев на край кровати и взяв в свою широкую ладонь её маленькую тёплую руку, ласково вгляделся в осунувшееся лицо.

— Ты бледна, дорогая.

— Наверно, сын даёт знать о себе…

С виноватой нежностью он молча пожал её пальцы. Так в молчании они долго сидят в полумраке. Он думает о самом главном деле жизни, она помнит уговор — никогда не вмешиваться в его летные дела и сочувственно молчит.

Звонок в прихожей прерывает молчание. Валерий Павлович принимает утреннюю почту. Разрывая конверты, он проходит в кабинет и читает письма. Земляки просят помочь оборудовать детский сад. Чтобы не забыть, письмо засовывается в нагрудный карман гимнастерки. В другом письме обращаются с просьбой посодействовать в постройке рабочего клуба. Что ж, надо посодействовать. Он депутат.

Телефонный звонок. Кто бы это? В такую рань. Неужели с завода? Нет. Оказывается, пионеры приглашают в гости на школьный вечер.

— Одну минуту…

Он прикидывает в уме свой рабочий день.

— А может, обойдётесь без меня?

Но чистый взволнованный голос девочки звенит с такой искренней и нетерпеливой настойчивостью, что он тут же соглашается.

— Добро. Буду ровно в восемь…

Ребятам никогда ни в чём нет отказа.

Наконец в умывальнике, заурчав, побежала вода. Он принял душ и сел завтракать.

Снова зовет телефон. Звонок с завода он ждёт с тревожным нетерпением.

И, чтобы не услышала жена, отвечает приглушенным баском в трубку:

— Буду в одиннадцать. Готовьте машину к вылету.

Обычно на испытания он ехал с охотой, влекло наслаждение предстоящей битвы. А сегодня настроения летать не было.

Его радовали маленькие заводские торжества, когда провожать в первый полёт оперившуюся птицу на аэродром приходили из цехов рабочие, начальники мастерских, инженеры, конструкторы, все, кто вложил свой труд в создание новой машины.

И хотя Чкалов как лётчик-испытатель скоростных истребителей обычно находился в самолёте один, он никогда не забывал, что успех дела зависел от труда всего заводского коллектива. Он всегда ощущал это глубоко и благодарно. И поэтому к каждому рабочему человеку он относился с уважением. Рабочие это видели и отвечали ему тем же.

— Мелочей в нашем деле нет, — говорил Чкалов, — в нашем деле каждый винтик имеет значение.

И вот сегодня этот праздник его почему-то не радовал. Надев шинель, Валерий Павлович заглянул в детскую: девочка уже ушла на прогулку. Попрощался с женой.

Она напомнила о школьном вечере.

— Не забудь, дети будут ждать… Ты скоро вернешься?