Борис Слуцкий - Воспоминания о Николае Глазкове

хотя рифма «подводить — отводить» и псевдорифма, но формулировка ее покрывает.

Посылаю тебе еще стихи. Они не из лучших, но в них есть, как говорится, стержень — за него и ухватись. Написал еще несколько — скоро пришлю.

После похода меня произвели в капитаны и наградили Красной Звездой. Все это произошло в день моего 25-летия — 3 октября, и я был весел и хмелен.

Пиши мне и шли стихи. Крепко целую. Желаю счастья.

Сергей.

Подожженные светят скирды,Мызы минами крестят путь,И кирпичные бьются киркиВ паутине привычной пуль.

По воронкам — вражьи останки,Над воронками — воронье.С вороными крестами танкиНа покой приняло жнивье.

Снова стяг высокий и гневный —Да пребудет он здесь вовек! —В отвоеванной метит деревнеНаш кочевнический ночлег.

И опять листопадом крылатым,С киноварью смешав янтарь,На лесных дорогах солдатамМашет вслед четвертый сентябрь.

И застенчивые эстонки,Не боясь, что скажет молва,Без оглядки дарят вдогонкуЗадыхающиеся слова.

Но, о близком томя просторе,Запах соли несут ветра…Привечай же нас, древнее море,Море Новгорода и Петра!

С.

Открытка Сергея Наровчатова Николаю Глазкову от 3 октября 1945 года

М. Луконин — Глазкову

Михаил Луконин. 1942 год

Фронтовое письмо Михаила Луконина Николаю Глазкову от 25 декабря 1943 года

Родной Коля!

Только что прилетел на самолете, как твое письмо снова взмыло меня в поднебесье! Открытка и письмо — одно лучше другого. Все дерзко, весело, смело! Да здравствуют хорошие друзья!

Твоя арифметика навела меня на грустные размышления: как мало я сделал! Впрочем, ты всегда писал молниеносно, […] то есть быстро + хорошо. Друг мой, скоро ли мы снова станем плечом к плечу? А? Ведь все онемело без нас, и, что еще хуже, раздаются всякие звуки, не родственные поэзии. Да будет наша встреча рождеством настоящего Поэтограда! Главное — не унывать. Главное — «нервы толщиной в палец»! — как говорят наши гвардейцы.

Ты спрашиваешь: где все те, кто за нас? А я их вижу каждый день. Они — на танках, у орудий. Они стреляют, главным образом. Одни умирают, другие живут. Но живут больше. В этом наше спасение. Если бы нам так стрелять!

О наших товарищах знаю мало. Где-то объявился Кульчицкий, где-то награжден «Звездой» Слуцкий — вот и все. Убит на фронте Лебский. Пишет мне много и отлично наш красавец Сергей Наровчатов. Мало слышно о них — но зато твердо верится, что все вернутся не с пустыми руками. Сергей мне прислал несколько неизвестных для меня твоих стихов. Сам понимаешь, что радуюсь всему тобой написанному.

Стихи бы прислал, да нет времени переписывать. Вот одно из новых.

Приду к тебе. Принесу с собойУсталое тело свое.Сумею ли быть тогда с тобой,Жить весь день вдвоем?Захочу рассказать о смертном дожде,Как горела трава.Но вспомню: и ты жила в беде,И побледнеют слова.Про то, как чудом выжил, начну,Как холоден взгляд ствола.Но вспомню, как в ночь огневую однуТы Волгу переплыла.Пожаловаться захочу. А тыСама устала от слез.Слова скажу, а слова пусты,Язык чепухой оброс.Спеть попрошу, а ты самаЗабыла, как поют.Потом меня сведут с умаКомната и уют.Будешь к завтраку накрывать.А я поем на полу.Себе, если хочешь, стели кровать,А я усну в углу.Меня не уложишь. А если так,То лучше не приходить.Прийти, чтоб крепкий курить табак,В комнате начадить.Прийти, чтоб дело припоминать,Жить и главное — жить.В сапогах забраться в кровать,Стихи про любовь сложить.В этом мареве роковомВыбор тут небольшой:Лучше прийти с пустым рукавом,Чем с пустой душой.

Прости, что мало. Прямо нет времени переписывать. Все — для нашей встречи. Целую тебя крепко и жму что есть силы твою руку (хоть жать-то, впрочем, твою руку и не представляется возможным. Но зато сопротивляюсь твоему пожатию!). Будь здоров и пиши! Твой ЛУКОНИН. Будешь в Москве — кланяйся от меня Брикам и всем, кто за нас.

III

Лидия Либединская

И его зачислят в книгу небывалых стихотворцев…

С Николаем Глазковым встречались мы не часто и почти всегда случайно. Бывало, увидишь его в Доме литераторов, подсядешь к его столику, и расстаться уже невозможно: сверкают шутки, звучат стихи, все блестящее, яркое, но нет в этом холодного блеска бенгальских огней — общение с Глазковым согревало душу.

А то вдруг совсем уж неожиданная встреча — в изнемогающем от сорокаградусной жары Абакане, в Хакасии. Едва увидев нас, Глазков тут же потребовал, чтобы мы немедленно, преодолевая палящий зной, отправились в этнографический музей, во дворе которого выставлены добытые из раскопок древние каменные изваяния. Сам вызвался быть нашим гидом, подолгу держал возле каждой фигуры, и рассказ его был так увлекателен и исполнен столь глубоких познаний, что мы слушали, разинув рты, и забывали отирать обильно струящийся по лицу пот. А когда экскурсия была закончена, Коля, взглянув на наши красные распаренные лица, сочувственно произнес:

— Прохлада хороша только во время зноя…

Еще вспоминаю, как, приехав много лет назад в Алма-Ату, я в вестибюле гостиницы увидела Глазкова и заметила, что служащие гостиницы провожают его какими-то странными — одни осуждающими, другие восхищенными — взглядами! Все объяснилось, когда швейцар, указывая какому-то постояльцу рукой на внутренний дворик с фонтаном, а глазами на Глазкова, негромко и таинственно произнес:

— А вчера в нашем фонтане этот московский поэт купался.

Впоследствии фонтан этот превратился в местную достопримечательность, и каждый, кто возвращался из Алма-Аты, обязательно рассказывал, что ему демонстрировали «фонтан, где купался Глазков».

Встречи были редкими и случайными, но я часто спрашиваю себя: почему после смерти Глазкова в жизни моей образовалась невосполнимая пустота? Да потому, верно, что не так-то много в жизни праздников, а каждая встреча с Колей была именно праздником, овеянным его талантом, своеобычностью, его добротой и бескорыстием.