Виктор Буганов - Булавин

Переписка Булавина с кубанцами, перехват писем, отгон лошадей происходили в конце мая — начале июня. Войсковой атаман в этом кубанском направлении не достиг чего-либо существенного. Хотя не исключено, что выходцы с Кубани, например ногайские татары, могли помогать булавинцам. А возможный уход на Кубань повстанцы постоянно имели в виду, как резервный вариант, на случай поражения в борьбе с царскими войсками. В следующем году они им и воспользовались.

БОльшую, подавляющую часть писем Булавин и другие предводители направляли к донским казакам, жителям русских и украинских городов, сел и деревень. Это — обращения к повстанцам и тем, кто должен, по мысли руководителей движения, к ним присоединиться. Булавин рассылал «прелестные грамоты» по всей территории Войска Донского — «по всем рекам». Сообщал о перемене и казни старшин, виновных во многих неправдах и разорениях, призывал казаков в Черкасск, к борьбе с государевыми полками. Постоянно звучит мотив «старого поля», которое нужно «не потерять», то есть сохранить независимость Войска Донского, его права и вольности.

Переписку повстанцы вели очень обширную. Е. П. Подъяпольская, изучая «повстанческий архив» Булавина и булавинцев, выявила до 150—200 их писем, отрывков, упоминаний о них в правительственных документах. И это, конечно, далеко не все из того, что они составляли и рассылали во время восстания. Булавин и его атаманы — Хохлач, Драный, Голый, Некрасов, Колычев, Павлов и иные — посылали воззвания по многим донским городкам с призывами идти на соединение с их войсками, отрядами, «для совету». Атаманы переписывались друг с другом. «Советные» письма Булавину, Некрасову, Павлову посылали саратовские и камышинские жители-повстанцы. Жители деревни Михайловки Козловского уезда вручили булавинцам «верное письмо» — в преданности делу восстания. То же делали другие жители Козловского и Тамбовского уездов после чтения прелестных писем Булавина. Крестьянам дворцовой Битюгской волости читали воззвание в присутствии атамана Лукьяна Хохлача.

Никита Голый в майском «прелестном письме» обращается «в руские великого государя городы» к воеводам и приказным людям, «а в селех и в деревнях заказным головам и десятником и всей черни». Со мной, говорит атаман, 7 тысяч донских казаков и 1 тысяча запорожских. Мы идем на Рыбный. Другие атаманы с войсками идут на Изюм, Саратов, Козлов, Азов. Цели повстанцев объясняет Голый просто и ясно:

— А нам до черни дела нет. Нам дело до бояр и каторые неправду делают. А вы, голотьва и вся, идите изо всех городов пешие и конные, нагие и босые, идите, не опасайтеся: будут вам кони и ружье, и платье, и денежное жалованье. А мы стали за старою веру и за дом пресвятые богородицы, и за вас, за всю чернь.

Атаман предупреждает начальников:

— А вы, стольники и воеводы, и всякие приказные люди, и заказные головы, не держите черни, и по дорогам не хватайте, и пропускайте вы их к нам в донецкие городы. А хто будет держать чернь и не будут пропускать, и тем людем будет смертноя казнь. А хто сие письмо станет в себе держать и будет тоить или хто издерет, и тем людем будет смертная казнь.

Подобное же воззвание в русские города, села и деревни послал еще в марте Булавин. Оно адресовано не только «черным», но и «начальным добрым» людям; тоже призывает к единству — стоять за истинную веру, за великого государя, за Войско Донское. Чернь, как говорит булавинское «прелестное письмо», пусть не опасается никакой обиды, а «худым людям» из бояр и князей, прибыльщиков и немцев не молчать и не спускать; тем, кто будет таить это «письмо», будет смертная казнь.

Призывы повстанцев поднимали на борьбу массы людей — казаков, донских и запорожских, русских крестьян, бурлаков, работных людей, жителей украинских городов и уездов, всякий нищий люд. Сочувствовали и примыкали к ним раскольники — им импонировали слова булавинских воззваний о защите старой веры. Было известно, что раскольниками являются Некрасов, Драный и многие другие участники восстания; возможно, раскольничьи убеждения разделял и Булавин.

Намерения и действия царских «полководцев» и воевод у Булавина не вызывали иллюзий — за несколько дней до взятия им Черкасска каратели разбили, во второй уже раз, повстанцев Хохлача. Несколько дней спустя после избрания войсковым атаманом Булавин направляет своих близких соратников с войсками по трем направлениям — на западное, северное и восточное пограничья Войска Донского. Именно там еще ранней весной начались новые выступления повстанцев — из числа казаков и их соседей, жителей Белгородского разряда, южнорусских, поволжских городов и уездов.

...Снова на черкасском майдане шумит и волнуется, негодует и смеется народ. Казаки, старые и молодые, кто побогаче, кто победнее одетые, но обязательно с саблей на боку. От них отличны гультяи казачьей породы — беглые крестьяне, одетые и вооруженные кое-как, чем попало; обуты многие в лапти, на плечах латаные-перелатаные армяки. То же — и работные люди, бурлаки, ярыжки всякие. Хотя у некоторых можно увидеть то сапоги новые, то платье доброе с чужого плеча, а то, глядишь, и ружье с насечкой или саблю кривую, турскую или пистоль за поясом. Походили с казаками по Дону да по русским уездам, пошарпали богатых, разжились добром, раздуванили, — и живи, радуйся, душа христианская! Покозакуем, пока силушка есть в добрых молодцах, пока кровь горячая по жилкам течет-переливается, а сердце горит на обидчиков-супостатов! Молодцы казаки — не терпят надругательства, горой встали за Дон-батюшку; да и нам вспоможение оказывают — с Дону не выдают, к себе зовут, привечают. И не только нас, а и других — вон нехристи, басурманы всякие, среди нас; как свои, не боятся, вместе со всеми нами в походы против бояр и значных ходят. И в самом деле, нет-нет да и мелькнет среди казаков и нововыходцев с Руси скуластое, узкоглазое лицо калмыка или татарина; сходятся они друг с другом, лопочут по-своему, не понять ни слова; а как засмеются, совсем глаз не видно; одно слово — басурмане! А люди, видно, хорошие, такие же, как и мы, грешные, нищие и голодные, и голову подклонить некуда.

— Для чего созвали? — спросил плохо одетый мужичок стоявшего рядом казака, степенного и молчаливого. — Може, дуван будет?

— Ишь ты, какой шустрый! — Казак насмешливо, но добродушно прищурился. — Видно, пондравилось тебе пожитки получать? Сколько же разов дуванить? Уже был дуван.

— Да вить я так, к слову. А пожитки — какие пожитки? Много ли тут получишь? Смотри, народу-то пропасть сколько! На всех-то хватит ли?

— Это верно! Одначе ты, я вижу, шапку вон новую на голове носишь с красным верхом.