Даниель Циммерман - Александр Дюма Великий. Книга 1

Кроме репетиций, Александр усердно посещает дом м-ль Жорж. Актриса занимает два этажа вместе с младшей сестрой, матушкой Бебель, тоже актрисой, и двумя племянниками. А возможно, и детьми, поскольку они носят имя Гареля, официального ее любовника, живущего в том же доме этажом выше. А под самой крышей — Жюль Жанен, «второй жилец» в сердце Жорж. Оно у нее огромное и щедрое, «два императора [Наполеон и царь Александр I] и три-четыре короля» сменили в нем друг друга. Еще и в сорок три года она для Александра «самая красивая женщина своего времени». Высокая, величественная или огромная, как говорят злые языки. Им же принадлежит шутка по поводу «английского скакуна, который обычно тратит четыре минуты, чтобы объехать Марсово поле, а вчера потратил пять, так как объезжал еще и м-ль Жорж»[72].

Но что за дело Александру! Он так любит полненьких женщин, — тяжелый вздох, — в то время как вынужден довольствоваться худющей Меланией. Между тем, она снова досаждает Александру. За исключением того времени, когда он полностью идентифицирует себя с будущим Антони (писатель всегда немного шизоид) и не ревнует ее к капитану Вальдору, следуя в этом примеру Гареля, для которого этого чувства вообще не существует. Ему нет никакого дела, что его любовница принимает визитеров в ванной. Последнее обстоятельство Александр оценил тем больше, что помнил обвисшие щеки Тальма в подобной ситуации. Жорж держит форму, «время от времени собирая золотыми шпильками рассыпающиеся волосы, и этот беспорядок в прическе дает ей повод полностью извлечь из воды свои дивные руки и верхнюю, а иногда и нижнюю часть шеи, как будто изваянной из поросского мрамора».

Сия невинная забота о чистоте контрастирует с вошедшей в поговорки неопрятностью, которой славился Гарель, «самый остроумный человек своего времени». В то время как Жорж держала аристократических левреток, он мечтал о домашнем поросенке. Александр и Жорж подарили ему живую свинку на день рождения. Увидя этот роскошный подарок, «Гарель кинулся к свинке, […] прижал ее к себе, потерся носом о ее пятачок и усадил рядом с собой». Он окрестил свинку Пьаф-Пьаф и определил ей место в своей спальне. «Эта дружба со свинкой сделалась для Гареля настоящей страстью. Однажды он подошел ко мне на репетиции и сообщил:

— Знаете, друг мой? Я так люблю свою свинку, что даже сплю вместе с ней.

— Отлично, — ответил я, — дело в том, что ваша свинка, которую я только что встретил, сказала мне то же самое».

Пьаф-Пьаф уверенно набирала в весе и красоте, чего никак не скажешь об интеллекте. Она наносила страшный ущерб дому и кончила тем, что отъела голову ручному фазану одного из ребятишек. Не в силах долее терпеть, Жорж приговорила ее к смертной казни. Палач-мясник привел приговор в исполнение в саду. На крики несчастной прибежал расстроенный Гарель:

«— По крайней мере, — сказал он жалобным тоном, — вы не забыли сказать мяснику, чтобы он положил в колбасу побольше луку?.. Обожаю лук!» Потому, как видно, что от лука плачут.

Куда менее тривиальны отношения Александра с герцогом Шартрским, старшим сыном Орлеанского, унаследовавшим от отца этот титул, когда тот стал королем. Вплоть до самой своей смерти в 1842 году он останется великой мужской любовью Александра, а в тот момент это девятнадцатилетний обалдуй, затерроризированный отцом, замученный естеством своего возраста и с жадностью впитывающий в себя все, что связано с романтизмом, о котором столько говорят вокруг. За разъяснениями он обращается непосредственно к мэтру Александру который тем более для него притягателен, что «мое имя наделало тогда много шума; мне приписывали массу любовных приключений, как прежде приписывали массу острот. Говорили о моих африканских страстях и в доказательство ссылались на мои курчавые волосы и смуглый цвет лица, кои никак не могли и не желали скрыть мое тропическое происхождение». Александр, на которого «красивые [мужские] лица имеют огромное влияние»[73], немедленно увлекся молодым человеком, благодаря «его стройности, способности легко краснеть и почти женской красоте»[74]. Кроме того, оборванцу, бастарду, негру из Виллер-Котре льстит внимание принца, который ищет его общества. Он в восторге от того, что может играть при своем молодом друге (на восемь лет моложе Александра) ту же роль руководителя, которую в его собственной жизни сыграли Ля Понс или Лассань, и вот уже он дает герцогу Шартрскому специальные уроки своей театральной эстетики. «Должен сказать, что разговор наш развивался причудливо, переходя от искусства к художникам, от пьесы к актерам, и что обсуждение качеств мадемуазель Вирджинии Бурбье, мадемуазель Луизы Депро, мадемуазель Александрины Нобле и мадемуазель Леонтины Фей было не менее серьезным, чем обсуждение «Генриха III» или «Христины». Нетрудно предположить, что теоретический курс сопровождался практическими занятиями за кулисами Комеди-Франсез и что гомосексуализм молодых людей укреплялся благодаря любовным связям с одними и теми же дамами — Вирджинией Бурбье и Луизой Депро.

Либеральная пресса не дает покоя правительству. Образуются союзы легального сопротивления налогам. К открытию парламентской сессии угроза нависает над головой короля, ходят слухи о перевороте, который готовит Полиньяк. Палата отвечает декларацией, составленной Руайе-Колларом и подписанной двумястами двадцатью одним депутатом оппозиции. Этот Адрес 221 утверждает право французов на вмешательство в «решение общественных проблем»[75]. Он вручен Карлу X 18 марта. На следующий день Палата распущена. На фоне этой взрывоопасной политической ситуации заканчиваются последние приготовления к премьере «Христины», назначенной на 30 марта. Четырьмя днями раньше[76] в театре Амбигю-Комик показывают пародийную пьесу г-д Кармуша, де Курси и Дюпёти «Тристана, или Шайо, Сюрень и Шарантон, трилогия без вступления и продолжения», весьма способствующую рекламной шумихе вокруг детища Дюма.

29 марта Сулье присутствует на генеральной репетиции. До этого они не виделись с Александром ровно год. Тем не менее бывшие друзья горячо расцеловались. Сулье хвалит «Христину»: «Прекрасная вещь, и хотя в некоторых своих частях грешит несовершенством техники, сама техника индивидуальна». Затем он предупреждает Александра о готовящейся против пьесы интриге, в борьбе с которой Александр рассчитывает на друзей и на клакеров из Кружка. Сулье качает головой: этого недостаточно, пусть Александр даст ему пятьдесят мест в партере, и он явится в сопровождении рабочих своей деревообделочной фабрики. Александр без колебаний отдает ему места, но не без некоторого беспокойства, поскольку не далее чем несколько месяцев назад, «в том же зале и с тем же названием пьесы», Сулье был освистан, и вдруг, вместо того чтобы способствовать успеху, он вовлечет его в подобную же катастрофу?