Генрих фон Лохаузен - Верхом за Россию

Как вы знаете, я жду скорого возвращения двух из тех трех офицеров, которые со мной и с окруженным вместе с нами батальоном пережили те три дня нашего окружения и последовавший ночной прорыв сквозь занятые противником деревни, первый из них нюрнбержец, коммерсант по профессии, а второй тогдашний командир первой батареи.

Третьего офицера утром 12 мая прямо рядом со мной ранило настолько тяжело, что об его фронтовой службе еще долго не может быть и речи, если вообще ему удастся вернуться на войну. От того же снаряда у меня остался только легкий шрам на лбу. Ведь попадают только в того, кому это как раз предопределено, и погибает лишь тот, для кого наступил давно уже предначертанный звездами момент смерти, ни минутой раньше.

На краю деревни ночью на 13 мая русский часовой, внезапно зловеще появившаяся всего в двух метрах от меня фигура, с винтовкой, наведенной на меня, громко спросил у меня пароль. На мое холодное «Ne snaju», сопровождавший меня перебежчик из немцев Поволжья, долго лопотал по-русски с часовым, объясняя тому, что я ему поручил. «Марш!» — был ответ, и мы все вместе тяжело поплелись дальше. Окончание этого сражения я пережил, «временно одолженный» для командования другим дивизионом, но еще раньше странную тишину поворота в ходе битвы, постепенное умолкание еще спрятанных где-то Т-34, после этого дребезжащий резкий крик уничтожающих их, тоже где-то спрятавшихся, 88-милимметровок, а потом как его окончание необозримые колонны коричневых фигур, направлявшихся в плен.

Эта битва в середине мая под Харьковом, превращенная двумя немецкими танковыми корпусами в блестящую победу, была для нас, нетерпеливо ждущих весны немецких войск на востоке, сигналом к продвижению.

В сравнении с этим все достигнутые прошлой весной на юге успехи, прорыв к Эгейскому морю, фантастический скачок на Крит, представляются ничем иным, как превращенной в добродетель нуждой, актом самообороны, прикрытием оказавшегося под угрозой фланга, не более. Так же как 21 февраля 1941 года внезапная отправка Роммеля в Африку — я уже сидел с ним в самолете. К моменту нашего прибытия туда там еще ничего не было ясно, за исключением одного: что любое дальнейшее продвижение британцев к по-прежнему французскому Магрибу, управляемой настроенным в нашу пользу маршалом Петэном территории, которую оспаривал де Голль, должно было быть предотвращено любой ценой, ведь кроме того, от Туниса до Танжера тянется весь длинный южный фланг западного Средиземноморья, домена «Оси». Ни в коем случае британцы не могут подойти еще ближе к этой земле. Достаточно плохо уже то, что их морские крепости Мальта и Гибралтар охраняют вход и выход. Если Муссолини теперь уже спровоцировал лавину, то любое наше вмешательство здесь остается, как бы необходимо оно не было, останется только вынужденной мерой, и тем самым третий фронт будет балластом; если только Роммелю не удастся совершенно невозможное из-за его и без того уже бесконечных линий снабжения — форсировать Суэцкий канал и открыть немецкому Африканскому корпусу арабский мир во всей его ширине. Арабский мир уже давно втайне ждет этого. Однако для этого в игре должен в полном масштабе участвовать итальянский флот, который и без того довольно дружественно настроен к Англии. Но он, заботящийся только о том, как бы сберечь собственные корабли, никогда не сделает это.

Вот что касается третьего фронта сегодня. Эта картина совсем отличается от Первой мировой войны, когда вся западная часть Средиземного моря с самого начала неоспоримо досталась противнику, Германская империя почти вообще не знала третьего фронта. Его прикрывала Австрия, вместе с болгарами и турками, даже очень близко до Суэцкого канала и Персидского залива. Оттуда, с юго-востока, и пришла эта война, и разгорелась она там отнюдь неслучайно и неслучайно в 1918 году снова нашла свое подтверждение в форме полнейшего расщепления этого пространства, довершенного разрушения его создававшегося на протяжении веков строения, с одного конца путем разгрома Османской империи, на другом — империи Габсбургов. И империи Габсбургов — в первую очередь, ведь именно тут, на преимущественно чужих, не немецких землях возникло то своеобразное строение второй немецкой великой державы наряду с той, что сформировалась на северо-востоке. Разрушение этой так называемой Дунайской монархии как хранилища немецкого влияния являлось беспрецедентно безусловным приоритетом среди разнообразных военных целей союзников. Кроме того, им казалось, что гораздо проще будет разорвать это художественное произведение многонационального государства, чем закрытую в одном поселении и чистокровную Германию. Действительно последствия уничтожение габсбургской империи неослабно сказываются еще сегодня, как раз теперь на этой войне. Нельзя сказать, что у нас теперь нет союзников! Тем не менее, чисто румынские или мадьярские вспомогательные корпуса никогда не смогут сравниться по боевой мощи с той, которой могли бы обладать те же румыны или венгры, но прочно включенные в находящуюся под немецким командованием и на добрую четверть состоящую из собственно немцев австро-венгерскую армию.

Первая мировая война была войной не одной немецкой великой державы, а двух, «тевтонских держав», как назвал их Черчилль, войной именно обеих великих держав европейского центра против всех на его флангах. При этом только западный фронт был исключительно германо-имперским, восточный же фронт с самого начала был разделен; то, что происходило тогда еще между Украиной и Адриатическим морем и южнее, только в исключительных случаях, между прочим, интересовало высшее командование сухопутных войск Германии. Как сегодня снова этот третий фронт блокировал союзникам все доступы к Черному морю, также и на суше. Попытка Англии прорваться через Дарданеллы уже в 1915 году окончилась довольно жалким провалом.

Это так далеко выдвигающееся на восток, угрожающее даже Черному морю положение Австро-Венгерской монархии одновременно прикрывало фланг Германской империи от любого направленного против нее наступления русских. Именно это положение позволило в 1914 году построить «план Шлиф-фена», основываясь на абсолютном прикрытии немецкой спины австрийскими армиями, и полностью переложить на австрийцев ведение войны против России — за исключением в Восточной Пруссии — до достижения немцами победы на Западе. Следовательно австрийская армия должна была, начиная с августа, как условлено, наступательными методами задержать все напирающие на Среднюю Европу массы русских войск. Действительно нигде на всем фронте от Буковины до Силезии русским не удался ни один решительный прорыв внутрь территории Австро-Венгерской монархии, не говоря уже хоть каком-то прорыве до границ Германской империи, на который они так надеялись. Мой отец, еще майор в гусарском полку, тоже с самого начала участвовал в этих начальных битвах в южной Польше и Галиции, занимаясь, среди прочего, и разведкой. Такого изобилия событий, как в постоянной чередующихся наступлениях и отступлениях, побед и поражений никогда не повторилось больше в такой степени и на этом фронте в ходе всей дальнейшей войны. Когда фронт и здесь замер вдоль Карпат, здесь, однако, благодаря событиям начала войны и на следующий год осталась возможность нового перехода к маневренной войне, к расширению прошлогоднего поля действий с включением в него теперь уже всей Польши, а также Прибалтики, результатом чего стала стабилизация фронта только на год позже, чем это произошло на западе.