Юрий Герт - Семейный архив

Но главное, ради чего мы здесь очутились, было «изучение женских характеров»... Начались танцы. Мы стоим у стены и ругаем Воронеля: он обещал «футуристическими» методами приводить к нам для детального опроса «персонажей», а оказался такой же тряпкой, как и мы. Но вот подошли «наши героини», как называет их Воронель. После недолгого разговора Галя и я обособляемся. Проклятая радиола гремит, заглушая Галины слова, треть слов я не слышу...

— Я давно хотела с тобой поговорить.... — Видно, это тот момент, о котором рассказывал нам Олег Тягунов: ей хочется вдруг много говорить, критиковать, выпалить вдруг все то, о чем думает, о чем предпочитает молчать...

В Москве, рассказывает она, все по-другому: люди говорят, мыслят (или, по крайней мере, учатся мыслить), она часто бывала на литературных встречах с писателями, кинорежиссерами, артистами. Здесь — не то. В классе — человек пять «думающих», а остальные... К «дружбе» относятся с ехидством и завистью, страшно боясь, чтобы что-нибудь о «предосудительном поведении» не дошло до классрука. Очень страшатся «высших сфер», давящих на комсомольскую организацию, уничтожающих любые начала инициативы, активности. Все молчат и боятся «свое суждение иметь». Она как-то резко выступила — и в результате: «Воображает! Рисуется!..»

— Когда вы заговорили о женской эмансипации, я поняла, как все это далеко от нас. В нашей школе даже не задумывались над этим вопросом.

— Но, — говорю я, — ведь то и странно и страшно, что именно в вашей среде не возникает протест против пошлых взглядов на женщину...

— В том-то и дело...

В общем, сэры, вы узнаете меня: я глуп и очень огнеопасен. И мне уже хочется писать стихи...

Не знаю, будет ли пьеса, а стихи будут!

17 февраля. Вчера в газетах опубликовано постановление ЦК ВКП/б/ об опере «Великая дружба» Мурадели. На меня это произвело гнетущее впечатление. Выходит, мы бесплодны, поразительно бесплодны. Шостакович и Прокофьев ругаемы. ЦК смаху рубит: берите классику, учитесь у классиков, музыку — народу, потому — назад!

Мне кажется, это постановление мало что даст. ЦК ли разрешит связанные с музыкой проблемы? Поможет ли преодолеть кризис в музыке? Или, может быть, никакого кризиса нет? А был период «утробного» развития, в течение которого музыка настолько обогатилась и изощрилась в смысле содержания и формы («формализм»!), что получила возможность развиваться в самой себе, согласно собственным законам (как логическое развитие математики). И, наконец, обогащенная и могучая, она вернется к людям...

Сегодня были у нимф. Галя азартно кричала о бессмыслии теоретических рассуждений об «эмансипации», нужно что-то делать... Очень хорошо это волнение, крики о том, что «нужно что-то делать» — и вслед за этим: «Пусть каждый из вас наставляет на путь истины свою знакомую...» Я думаю, еще 2-3 такие «творческие встречи» — и мы разойдемся...

Однако я полностью поддержал Галю, а потом прочитал свой фельетон «Божественная комедия», в которой изображены и Шекспиры, и Роберт Кин, и все три нимфы... Я произвел полнейший ажиотаж. Никто не ожидал от меня такого трюка. Сначала все недоуменно переглядывались, потом удрученно молчали, потом принялись безудержно хохотать...

21 февраля. Сегодня был вечер в школе. Сегодня я ощутил, что Галя—это что-то замечательное, великолепное. На вечере была Кузнецова, она и ее подруга (по словам Кузнецовой, прогрессивно настроенная девушка) — хорошие, умные и т.д., но они говорят: «Самое порочное в нашем поколении? Гм... Невежливое отношение к старшим. Что?.. По-вашему не так?.. Ну, знаете ли...» Короче, хорошо учись, слушайся папу и маму, люби Пушкина...

Сегодня после пятого урока меня вызывают два типа, они хотят ставить у себя в пединституте «Дядю Сэма» и просят разрешения и помощи. Сегодня в 2 часа я должен быть в пединституте. Прихожу. Все расселись, я читал текст...

28 февраля. Вчера мы втроем совершили следующий подвиг.

Дело в том, что несколько дней назад мы отправились в горком ВЛКСМ, пришли к инструкторам и заявили: «Современное положение женщины такое-то и такое-то. Какова точка зрения партии по этому вопросу? Вот вам 5-6 фактов...» Инструкторши пробормотали нечто невразумительное и посоветовали обратиться к одному, как мы поняли, из секретарей, весьма важному в горкоме лицу — товарищу Кусову.

Кусов, которого мы атаковали вчера, маленький, энергичный, говорящий тихим, спокойным голосом человек, отвечал нам по пунктам. Смысл его речей таков: женщина может быть избрана в Верховный Совет, она может занимать различные посты и должности, но при всем при том она должна варить компот, штопать носки и создавать домашний уют. Руководящая роль в семье принадлежит мужчине. Экономическая же зависимость в семье должна быть уничтожена факторами морально-этического порядка.

Просветленные, мы ушли.

2 марта. До нас доехало, что ни написать сатирическую пьесу, ни поставить ее мы не успеем — за то время, которое осталось до экзаменов. Да и экзамены на аттестат зрелости — тоже не хухры-мухры... Но материала у нас в руках скопилось порядком, жаль его выкинуть на помойку... И мы решили, что напишем доклад. Чем сейчас и занимаемся мы с Шуркой Воронелем. Составляем план доклада о молодежной обывательщине, к вечеру, который состоится 13 или 14 марта. После доклада, построенного в острейших выражениях, будет Маяковский, потом выскочит Погост, девятиклассник, с розочкой в петлице, и споет «Всюду для нас блеск женских глаз», и если доклад дойдет до сидящих и внимающих, его сами сгонят, а нет — наши устроят инсценировочку...

Доклад решили назвать по-маяковски: «Вонзай самокритику!»

7 марта. Когда я достаю неожиданно интересную книгу (давно не было!), о которой ничего не знаю, о содержании которой только догадываюсь, у меня буквально «дрожат руки», еда и все прочее летит к чертям — сесть и читать. Обычно при чтении разочаровываешься, но я говорю о первом этапе.

Вот такой книгой, непрочитанной, о смысле которой я лишь догадываюсь, является Галя. Она интересует меня все больше. Что за человек? Какова ее «суть»? Как жила, как живет, какова она в «мышлении и бытии»?

8 марта.

Эта лампа, этот вечер,

Этот длинный зимний вечер...

Злобно воет в печке ветер —

Не понятны ветра речи...

Тени четкие на стенах,

В тусклой лампе — дрожь огня...

Тишина во всей вселенной —

Многодумье у меня.

Как прекрасна, как огромна

Спит земля! А средь равнин

В небе, черном и холодном, —