Люкимсон Ефимович - Царь Соломон
Немалые споры идут и о том, что же представляет собой «Песнь песней» — целостное произведение или несколько разрозненных стихотворений. Так, ряд исследователей обращают внимание, что на арамейский «Песнь песней» была переведена как «Песни песней». Разница между двумя этими названиями существенная. Исходя из нее, был сделан вывод, что в начальном варианте это произведение, возможно, называлось «Шор аширим» — «Цепочка песен», то есть речь идет о своеобразном сборнике избранной любовной лирики царя Соломона.
Страстную отповедь такой версии дал в свое время Абрам Эфрос: «Из „Schir ha Shirim“ сделали „Schojr ha Shirim“, из „Песни песней“ — „Вязь песней“, антологию древнееврейской лирики за столетия; ветхий пергамент, с полустертыми, пусть и непонятными, но подлинно священными словами пытались подменить старым пакетом, из которого торчит тридцать сотенных кредиток. Такую критику „Песнь песней“ выдержала. Несмотря на все попытки разбить ее единство, она явственно оставалась целой и неразрывной…»[124]
Непреложная же истина заключается в том, что всех этих споров не было и в помине, если бы «Песнь песней» и в самом деле не была бы гениальным поэтическим творением, обладающим огромным эмоциональным воздействием на каждого своего читателя, независимо от языка перевода.
***Как уже упоминалось выше, ряд исследователей, придерживающихся мнения, что «Песнь песней» и в самом деле написана царем Соломоном, считают, что последний рассказал в ней о той страсти, которая пробудилась в нем к Ависаге Сунамитянке. Эта юная красавица, которая на старости лет согревала царя Давида, но которую, согласно Библии, Давид так и «не познал» (или, по меньшей мере, не познал «обычным путем»), досталась Соломону в наследство от отца. Имя Шуламит, считают эти исследователи, образовалось в результате ошибки переписчика, заменившего «н» в слове «шунамит» («шунамитянка») на «л».
Не исключено даже, что это была не ошибка или описка, а намеренная поправка с целью возникновения созвучия имен героев поэмы: Шломо и Шуламит, «Цельный» и «Цельная». В таком звуковом и смысловом сочетании Он и Она предстают как неразрывное целое, как «истинная пара», предназначенная друг другу Свыше.
В то же время Раши в своем предисловии к комментарию к «Песни песней» представляет ее сюжет следующим образом: возлюбленный по каким-то причинам покинул героиню поэмы, хотя и не разлюбил ее. И вот в своих песнях она выражает тоску по нему, вспоминает счастливые мгновения их любви, а возлюбленный то ли в мечтах, то ли в письмах утешает ее и обещает вернуться.
Другой великий комментатор Писания Ибн Эзра[125] рассматривал «Песнь песней» как поэму о любви между юной девушкой и пастухом. Мальбим[126], в свою очередь, предлагал иную трактовку сюжета «Песни»: царь Соломон полюбил девушку, поместил ее во дворце и поручил своим служанкам, иерусалимским девушкам, опекать ее. Новая же возлюбленная Соломона была влюблена в пастуха, и в то же время обаяние Соломона не оставило ее равнодушной. Пять раз она убегала из дворца на пастбища; четыре раза подруги убеждали ее вернуться, но в пятый раз им это не удалось.
Однако думается, что тот, кто читал «Песнь песней» в оригинале, признает, что все эти объяснения выглядят натянуто. Никакой более-менее связный сюжет в ее стихах не просматривается, зато в них хоть отбавляй живого чувства, облеченных в слова тайных желаний души и тела.
Если следовать теории, что перед нами прежде всего свадебные песнопения, то «Песнь песней» начинается с обжигающего признания невесты в любви к жениху, в желании близости с ним:
Пусть сольются в поцелуе наши уста,ибо любовь твоя слаще вина.Благоуханны притирания твои,само имя твое источает аромат, потому и влюбляются в тебя девушки.Влеки меня за собой — побежим мы;Приведи меня, Владыка мой, в Свои покои.Будем радоваться и восторгаться мы,воспевать любовь нашу, которая слаще вина,любовь чистую.
(1:2–4)[127]Вслед за этим невеста внезапно смущается; ей начинает казаться, что она недостаточно хороша для милого, и обращается к подругам:
Хоть от загара и черна я, дочери Иерусалима,как шатры кедаров, но сойдет загар —и снова я стану белокожей и прекрасной,как белые ковры во дворце Шломо…
(1:5)И затем она снова обращается к жениху:
Скажи мне, возлюбленный души моей,где пасешь ты овец своих, где укладываешь на отдых в полдень?Зачем мне искать тебя, пряна лицо под накидкой,Обходя отары, что пасут твои друзья?
(1:7)Это — первая странность в тексте: лицо под накидкой прятали обычно блудницы или женщины, пребывающие в трауре, и героиня почему-то явно боится, что ее примут либо за ту, либо за другую.
Но дальше уже следует реплика жениха, исполненная не меньшего восторга, чем песня невесты:
Если не знаешь ты, где найти меня, прекраснейшая из женщин,Гони ягнят своих по овечьим тропам меж пастушьих стойбищ.С кобылицей в колеснице фараоновойсравню я тебя, подруга моя.Красота твоих щек оттенена серьгами,прекрасна шея твоя, украшенная ожерельями…
(1:8-10)И завершается первая глава обменом комплиментами между влюбленными:
Он — Ей:— Как прекрасна ты, подруга моя, как прекрасна!Глаза твои чисты, как у голубки.
Она — Ему:— Как ты прекрасен, возлюбленный мой, и приятен!И сочной зеленью усыпано наше ложе.Крыша приюта нашего — кроны кедров.Стены — стволы кипарисов.
(1:15–17)Во второй главе ток поэтического напряжения резко повышается; она более метафорична, но дело не столько в украшении текста метафорами, сколько в удивительно психологически точной передаче состояния влюбленности, и сам ритм текста, кажется, передает ритм биения сердец юноши и девушки, думающих друг о друге:
Она — Ему:— Я — лилия Шарона, я тюльпан.Он — Ей:— Как тюльпан среди колючек,подруга моя среди девушек…
(2:1–2)И дальше:
Она — подругам:— Привел он меня на пир любви,на пир любви, которую излучают глаза его.Подкрепите меня пирогами,окружите мое ложе яблоками,чей аромат освежает,ибо я больна любовью…
(2:4–5)Завершается вторая глава монологом влюбленной, разлученной с любимым, грезящей о встрече с ним, так что сама природа словно сопереживает этим грезам и помогает им:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
