Глеб Голубев - Заболотный

— Ничего, — утешает их Заболотный. — Вы не смущайтесь. Меня за это самое несколько раз спускали с лестницы, а я все-таки возвращался!

Лекции Заболотного никогда не носили академического характера. Одним из первых профессоров он решительно отказался от сухого систематического изложения курса. Его лекции всегда как бы вытекали сами собой из практических занятий студентов. Покашливая и сутулясь, Даниил Кириллович расхаживает по всей аудитории и говорит так спокойно, просто, доступно, то и дело перемежая научные рассуждения шутками, словно не лекцию читает, а беседует с гостями.

Он учит студентов мыть лабораторную посуду, делать прививки, приготовлять вакцину и старается в каждом разбудить пытливую, ищущую мысль, не давать ей заснуть, успокоиться.

— Поручил мне однажды Даниил Кириллович провести исследования холероподобных вибрионов, — рассказывал как-то Георгий Платонович Калина-тот самый молодой врач из Иркутска, а ныне давно уже сам профессор. — Начал я работать и вдруг наталкиваюсь на любопытную статью о капиллярном методе выделения холерного вибриона из воды. Так она меня заинтересовала, что решил я заняться проверкой этого метода. Сделал работу и приношу ее Заболотному. Он прочел и говорит: «Любопытно. Но ведь я вам, помнится, поручал работу совсем в другом направлении?»

Начал я оправдываться, а Даниил Кириллович сказал мне тут замечательные слова, которые век не забуду и не устаю повторять и своим студентам.

«Именно так, — говорит, — и делаются иногда больше открытия: в процессе одной работы исследователь сталкивается с новым, непонятным для него явлением, увлекается им, оставляет основное направление и делает крупные открытия. Никогда не проходите мимо фактов, не имеющих вроде прямого отношения к вашей работе, но привлекающих внимание своей загадочностью или новизной».

Так воспитывал Заболотный молодежь. Растил не просто будущих исследователей, но и людей правильной жизни — прежде всего своим собственным примером.

Выделяет ему Петроградский Совет кубометр дров, — Даниил Кириллович тотчас же отдает их для отопления комнаты, где занимаются кружковцы. Получив гонорар за только что вышедший из печати первый том «Основ эпидемиологии», он тут же накупает учебников и всяких других книг для своих студентов, а вечером, заняв, сразу две ложи в театре, ведет их всех слушать оперу.

«Мои хлопцы», — любовно называет он их. И любят его как родного отца и будущий профессор Павел Кашкин и какой-то «Хведя», которому он посылает деньги, чтобы тот мог окончить школу в Чеботарке.

С родным селом он по-прежнему не порывает связи и каждый год ездит туда хоть на недельку. Там лечит сельчан, делает им прививки, читает лекции в соседних школах, находит время ходить с пацанами на рыбалку. В каждом доме он желанный гость. Со стариками ведет степенные беседы, молодые поверяют ему свои «сердечные тайны».

Его душа не стареет. По-прежнему он увлекается музыкой, часами спорит с Василием Леонидовичем Омелянским о новых книгах.

Сидим мы с ним как-то и ведем весьма научный разговор, а в соседней комнате негромко играет радио, и я вижу, что Даниил Кириллович одним ухом все время слушает его.

— Необходимо брать папулы, еще не подвергшиеся регрессивному метаморфозу, — рассуждаю я, а он вдруг останавливает меня плавным взмахом руки.

— Потом, потом… Сейчас будут передавать гавайские мелодии. Давайте на несколько минут перенесемся на Гавайские острова, как будто мы под сенью пальм и слушаем банджо…

И, откинувшись в кресле, он мечтательно поднимает глаза к небольшой картине в темной рамке, которую я видел то в крошечном домике возле Бессарабского рынка в Киеве, то на белой стене хатки в Чеботарке, то в петербургском кабинете Заболотного: стая не то чибисов, не то журавлей в рассветном заревом небе над тихой лесной опушкой. Она всюду странствует за ним.

Только самые близкие его друзья знали, что Заболотный все время работает, превозмогая болезни, что у него почти всегда повышена температура, болят суставы и позвоночник, по ночам мучает одышка и схватывает сердце, подорванное ревматизмом. Но он никогда никому не жаловался. А в записной книжке помечал для памяти: «Обязательно следует написать доктору Н.Н., у него такая важная и тяжелая работа, надо его поддержать, подбодрить…»

Ему можно было задать при встрече самый обычный вопрос: «Что поделывали вчера вечером, Даниил Кириллович?»

И услышать совершенно неожиданный ответ: «Вчера? Да, понимаете, мечтал о мире…»

По-прежнему он любит пошутить и умеет это делать.

Сидим мы в туманной от табачного дыма комнате в президиуме затянувшегося противочумного совещания, созванного в Саратове. Даниил Кириллович вдруг тянет из рук Клодницкого блокнот и начинает что-то писать, то и дело останавливаясь и покусывая в задумчивости кончик карандаша. Заглядываю через его плечо — стихи.

От лазурных небосклоновСтеньки Разина страныШлем вам серию поклонов,Чумной вспышкой собраны.Ах! Когда б вы посмотрелиНаше дружное житье!Веют весело метели,Прочь несносное нытье!

Оказывается, это он вспомнил одного из наших старых общих друзей в Петрограде и решил подбодрить его письмецом в стихах.

В начале 1924 года в Институте экспериментальной медицины праздновали юбилей Василия Леонидовича Омелянского, старого друга Заболотного. Перед началом торжественного заседания, смотрю, подходит Даниил Кириллович к юбиляру и зловеще говорит:

— Слушай, Василь, ты меня отпевал заживо, какие-то панихиды по мне устраивал, так я же тебе отплачу сегодня. Страшная будет месть, как у Гоголя…

Как мы, весьма заинтригованные, ни пытались выведать у Заболотного, что же он такое задумал, Даниил Кириллович только приговаривал:

— А вот увидите…

Вышел он на трибуну, многозначительно посмотрел в сторону Василия Леонидовича и вдруг закатил приветственную речь… на чистейшей классической латыни!

Да, он не старел, наш «верховный чумагон»! И не скудели, а, наоборот, словно вопреки закону природы, удесятерялись его силы, потому что по всей стране боролись теперь с эпидемиями его молодые ученики и помощники.

— У меня теперь сотня рук, — говорил Даниил Кириллович и на титульном листе своего итогового труда «Основы эпидемиологии» написал благодарственные слова: «Посвящается моим дорогим ученицам и ученикам».

Осень его жизни была отмечена щедрыми плодами. Главные загадки «черной смерти», борьбе с которой Заболотный посвятил всю свою жизнь, раскрыты.