Пауль Шмидт - Переводчик Гитлера

В течение следующих нескольких часов состоялся ряд телефонных разговоров между Компьенем и Бордо; в промежутках проводилось обсуждение в вагоне-ресторане. Переговоры продолжались до сумерек. Кейтель начал терять терпение, но требовалось рассмотреть еще и технические вопросы. На следующее утро в десять часов обсуждение возобновилось и продолжалось почти весь день. Кейтель раздражался все больше и больше. Примерно в шесть часов, во время перерыва, я прошел во французскую палатку и передал ультиматум от него. «Если мы не сможем достигнуть соглашения через час,? прочел я,? переговоры будут прерваны, а делегацию проводят обратно к границе французской зоны».

Французы пришли в большое волнение. Последовали разговоры с Бордо, все с тем же Вейганом, который, очевидно, присутствовал там на заседании кабинета в соседней комнате. Хинтцигер, без сомнения, чтобы обезопасить себя, постоянно запрашивал разрешение на подписание перемирия, в конце концов французское правительство дало ему такое разрешение. В 18 часов 50 минут 22 июня 1940 года Кейтель и Хинтцигер подписали условия германо-французского перемирия в присутствии остальных делегатов. На глазах у некоторых французов блестели слезы.

Потом французы ушли, и в историческом вагоне остались только Кейтель, Хинтцигер и я. «Будучи солдатом, я не могу не выразить Вам мое сочувствие по поводу тягостного момента, который Вы пережили как француз,? сказал Кейтель Хинтцигеру.? Эту неприятную ситуацию может облегчить сознание того, что французские войска храбро сражались? факт, который я особенно хочу Вам подтвердить». Немец и француз стояли молча: на глазах у обоих были слезы.

«Вы, генерал,? добавил Кейтель,? с большим достоинством представляли Вашу страну на этих трудных переговорах». Он пожал руку Хинтцигеру. Я проводил французского генерала и был последним из немцев, кто попрощался с ним и с его делегацией. На меня произвело большое впечатление то, как держались французы в этой чрезвычайно трудной ситуации.

Я до сих пор помню все подробности тех незабываемых дней 1940 года. Единственное, о чем я жалею, так это о том, что не присутствовал в качестве переводчика на переговорах о капитуляции 1945 года в Реймсе и Берлине, поэтому не могу сравнить победителей и побежденных в этих двух случаях.

6 июня 1940 года Гитлер прибыл в Берлин как герой-победитель. На следующий день, в воскресенье, он встретился с Чиано в рейхсканцелярии.

Казалось, Гитлер отбросил мрачные мысли, которые влияли на его настроение в разговорах с Муссолини незадолго до перемирия. Он снова был торжествующим, сознающим одержанную победу немецким диктатором, готовым к битве, таким я знал его за время переговоров, непосредственно предшествовавших войне, и особенно по его беседам с Чиано в августе предыдущего года, когда он пребывал в полной уверенности, что Франция и Англия не будут сражаться.

Совершенно изменившийся Чиано сидел перед ним в Канцелярии. Молниеносная победа над французской и английской армиями, очевидно, возымела свой эффект, и, казалось, он оставил свои прежние опасения насчет западных держав. Теперь он дошел до противоположной крайности, по крайне мере на тот момент. Чиано вел себя так, будто война уже выиграна. Он из кожи лез, выдвигая откровенные и скрытые требования в пользу своей страны. Он хотел аннексировать Ниццу, Корсику и Мальту, сделать Тунис и большую часть Алжира итальянским протекторатом и занять стратегические базы в Сирии, Иордании, Палестине и Ливане. В Египте и Судане Италия просто хотела занять место Великобритании, а Сомали, Джибути и Французская Экваториальная Африка должны были стать итальянской территорией. Чиано нисколько не смущался, выдвигая такие пожелания. Гитлер не обратил на них никакого внимания, а просто произнес длинный победный диалог.

Чиано отправился посетить оккупированную Францию, и мы встретились с ним снова 10 июля в Мюнхене, где Гитлер и Риббентроп приняли его вместе с венгерским премьер-министром графом Телеки и министром иностранных дел Венгрии графом Чаки. Беседа состоялась в резиденции фюрера и касалась разногласий между Венгрией и Румынией. Они были урегулированы месяц спустя в замке Бельведер в Вене на так называемом Втором Венском арбитражном суде.

«Фюрер собирается сделать очень великодушное мирное предложение Англии»,? сказал мне Риббентроп в Берлине несколько дней спустя. И добавил: «Когда Ллойд Джордж услышит об этом, то, наверное, кинется к нам на шею от радости». Очевидно, он уже обсуждал это предложение с Гитлером во всех подробностях и, казалось, был абсолютно уверен в эффекте, который оно произведет на англичан, «Я не удивлюсь,? сказал он в заключение,? если скоро мы будем сидеть на мирной конференции».

Я вспомнил слова Гитлера, сказанные Муссолини в июне, и то, как он совсем недавно игнорировал преувеличенные запросы Италии, и начал питать некоторые надежды на то, что в этот победный час он мог бы оказаться одним из тех государственных деятелей, которые обеспечили длительный мир благодаря своему великодушию.

«Позаботьтесь, чтобы это предложение было переведено на английский язык как можно лучше»,? предупредил меня Риббентроп, удаляясь. Разумеется, я приложил бы все усилия, если бы на карту было поставлено прекращение кровопролития. Мне сообщали, что враги Германии часто переводили немецкие заявления очень неточно и произвольно, и решил бороться с этим, представив первым мой вариант английского перевода.

19 июля, когда Гитлер выступал перед депутатами Рейхстага, я сидел в небольшой студии берлинской радиостанции, и передо мной лежал английский текст его речи. Рядом со мной сидел коллега, слушавший речь Гитлера через наушники и указывавший мне карандашом в моем тексте, к чему Гитлер должен был перейти. Я молчал, пока Гитлер произносил первые два-три предложения, чтобы его слова сначала услышали на немецком слушатели британских и американских радиостанций. Затем нажал на кнопку, соединявшую мой микрофон с передатчиком, и стал читать английский текст. Я говорил быстрее, чем Гитлер, которого часто останавливали аплодисменты, и как только карандаш коллеги указывал мне, что мой перевод опередил оратора, я отключал микрофон, и голос Гитлера снова был слышен, пока он произносил два-три предложения; затем я снова подключался. Таким образом, с того момента, как Гитлер встал за трибуну в Рейхстаге, весь англоговорящий мир имел в своем распоряжении полный и правильный английский текст.

Новые технические средства трансляции были на подъеме в Америке, где мой английский перевод передавался многими радиостанциями. Многие газеты восхищались моим достижением: тот факт, что можно было слышать, как Гитлер произносит свою речь на немецком, наводил на мысль, что перевод был импровизированным. Другие гадали, как этого добились технически. Лондонская «Тайме» ошибочно утверждала, что Би-Би-Си уже использовала такой способ.