Мы-Погодаевские - Михаил Константинович Зарубин
Сенокосные поля готовили еще первые переселенцы в годы начала освоения Сибири. Они основали здесь свои зимовья Погодаевых, Куклиных, Черемных, Кудриных… Можно перечислять почти все деревенские фамилии. В Сибири не было крепостничества, все вопросы решались на деревенской сходке. Покос — землю наделяли, ухаживай за ней, и это будут твои покосы. В собственность участки не давали, но крестьянин, как пользователь земли, мог ею сполна распоряжаться. Каждый луг имел своего хозяина и свое название. И в мои времена — что были у нас за луга! Ни кочек, ни ям, все чисто, трава, как нарисованная. Я ничего не говорил про эту красоту. Просто смотрел и, конечно, радовался. На то она нам и дана. И за этой красотой даже далеко не надо было ходить, она начиналась за окнами нашего дома. Кроме колхоза, в котором все трудились, у каждой семьи имелся свой огород, свое хозяйство. У нас, к примеру, не самых обеспеченных, была корова, свинья, 10–15 кур. Некоторые держали коз. В огородах росли самые разные дары природы. Больше всего выращивали картошку, засыпали осенью ее в хранилище и за зиму все съедали.
Мы, конечно же, не столько любовались природой, сколько с ней постоянно работали. И если ее правильно понимали, она нас щедро вознаграждала. Не только своими продовольственными дарами. Я уверен, она еще и подспудно учила добру, учила, по выражению Солженицына, «жить не по лжи». Не случайно, думаю, ни одни из моих сверстников не пошел по кривой дорожке. Это значит, что они оказывались прилежными учениками на той нашей детской учебе с глазу на глаз с нашими благодатными полями, лесами и реками.
Кроме прочего, природа приучает живущего в ней человека думать о простых и естественных закономерностях и дарит ему уверенность в себе и спокойствие, когда он ее понимает. Деревенские люди потому так и простодушны, что постоянно имеют дело с ней. И труд их потому и считается самым здоровым, что ему сопутствует гораздо больший, чем в искусственной городской среде — психологический, а не только экологический комфорт.
Говорят, все от Бога. Сегодня у нас все верующие. Но меня учили другому, и не трудно перестроиться. Только я точно знаю: есть святые вещи. Они внутри нас. И к ним надо прислушиваться.
Помню, мы с Володькой Анисимовым отправились к его отцу поздней осенью в Большую Елань — живописное место. Он там то ли охотился, то ли рыбачил. Но мы не мешали. Это был поход километров 20 в одну только сторону. Октябрь тогда уже наступил. Никаких слепней, мошки. Таежное царство, как оно есть без этих надоевших летающих гадов. И вот раннее утро. Стога. Я проснулся и вышел из зимовья. Скошенный луг. Тихая зеркальная речка. Оранжевое солнце встает. Довольно прохладно. И — хорошо. С чем это сравнить? Ни с чем. Не побоюсь показаться наивным и скажу, убежден: кто понимает, принимает такое как что-то свое, самое близкое, тот не может быть плохим человеком.
Как-то приезжали на сенокос к нас чужие, но тоже деревенские. Я попросил махорки у кого-то из этих мужиков и решил побаловаться — покурить. Сделал самокрутку и запыхал. Увидел дядя Вася, бригадир, отобрал и говорит: «Заходи». Я захожу, а они Ивану Петухову, взрослому парню, говорит: «Помни Мишу». Я не понял. А тот взял меня, вывел ан улицу и начал действительно круто разминать. Минут через 20 меня начало тошнить. И скоро стошнило. После чего дядя Вася и спрашивает: «Ну что, Мишка, курить будешь еще?. А мне свет не мил, и ни курить, ни смотреть ни на что не хочется. Говорю: «Не буду». Было мне 12 лет. Первая табачная проба на этом закончилась. Закурил я лет в 15, после смерти мамы. Но три года — спасибо дяде Васе — никакого желания. Ведь другой человек мог бы просто пройти, пальцем пригрозить, мол, матери скажу. Нет, всерьез постарался отучить совсем уже мелкого пацана от вредной привычки. Хотя бы на время. Похоже, он и других малолеток так отучал. Зачем это ему? Подвижник такой. Мимо не пройдет. обязательно поможет.
А как на сенокосе все спорилось! Одни делают копна, мы их на конях вывозим. Веревку затягиваем бастрючным узлом. Даже кони в том же ритме стремились не терять время. А тот, на котором я работал, был уж очень исполнительный — как только слышал букву «р», сразу останавливался. Однажды верхом я только сказал напарнику: «Аполинар, ты куда?». А конь встал как вкопанный, услышав букву «р». Причем дело было на полном скаку. Я кувырком вниз.
Была у нас работа и «по хозяйству» необычная. Как только заканчивалась учеба в школе, мы отправлялись на заработки на кирпичный завод, который располагался на краю Нижне-Илимска; перед красным Яром. Технология несложная. мешалась глиняная масса, проволокой резалась по образцу, и после кирпичи отправляли на закалку. Мы таскали дрова к большим печам. Иногда даже ночами дежурили. Здесь получали наши первые заработанные деньги. Несли их в дом. На кирпичном заводе я начал работать лет с двенадцати, как остальные наши ребята. Никто нас на эти работы не гонял. Наоборот, утром мы с радостью шли на завод.
Но какая здесь любовь к труду? Никакая. Деньги был нужны. Вообще труд — любой, включая самый творческий — вовсе, по-моему, не нуждается в нашей любви. Он жив сознанием его необходимости, а когда требуется — интересом докопаться до решения какой-то сложной задачи и достоинством мастера, который не может свое дело сделать плохо. Вот без этого было такое хитрое наказание — заставляли за некоторые провинности «толочь воду в ступе» — отсюда и пословица. Работа вроде «непыльная», а от нее, говорят, сходили с ума. А у нас было все в порядке: и в поле, и на заводе работали на себя. И там, и там — «по хозяйству».
Как свинья убежала из-под топора
Осенью у нас кололи свинью. Мне всегда было жалко, я не мог на это смотреть. За лето успевал привыкнуть к ней.
