Татьяна Умнова - Людовик XIV. Личная жизнь «короля-солнце»

Ознакомившись со всеми материалами дела, Людовик на некоторое время впал в прострацию, однако, немного придя в себя, приказал сохранить в тайне последнее признание дочери казненной ведьмы и саму ее как можно быстрее предать огню. Преступления мадам де Монтеспан должны были остаться в тайне, потому что бросали тень и на короля, и на их общих детей, которых его величество не так давно официально признал.

Маркизу де Монтеспан никто не обвинял, но король раз и навсегда отправил ее в отставку, переселив из огромных покоев, состоявших из двадцати комнат, в скромные апартаменты где-то на задворках Версаля и на какое-то время отказался даже видеться с ней. Одно только упоминание о бывшей возлюбленной вызывало у его величества приступ тошноты. Позже, впрочем, он навещал ее. Но исключительно, чтобы отдать дань уважения матери своих детей.

Утаить что-либо от придворных сплетников было чрезвычайно непросто. Никто ничего не знал наверняка, но каждый считал своим долгом строить догадки, и, несмотря на всю тщательность хранимой тайны, имя маркизы де Монтеспан вскоре стали связывать с делом ведьмы Лавуазен.

Таким образом, черная магия не принесла Атенаис никакой пользы и даже, напротив, погубила ее окончательно.

После того как мадам де Монтеспан была отправлена в отставку, ее апартаменты перешли к ее старшему сыну герцогу дю Мэн. И в одно прекрасное майское утро придворные могли наблюдать такую сцену: из окон покоев маркизы на землю летела мебель, разлетаясь в щепки. Это сын приказал таким образом расправиться с имуществом матери. Очень показательно… Впрочем, мадам де Монтеспан никогда не была хорошей матерью своим детям, их воспитывала мадам де Ментенон.

После отставки с должности фаворитки Атенаис прожила в Версале еще восемь лет. Король выплачивал ей приличное содержание, и она по-прежнему ни в чем себе не отказывала, стараясь вести привычный образ жизни. Но, конечно, теперь это была лишь тень жизни… И маркиза де Монтеспан была лишь призраком самой себя.

Несмотря на опалу маркизы, дети Атенаис и короля пользовались всеми привилегиями принцев крови, что немало возмущало придворных. Но никто, разумеется, не смел высказывать неудовольствие вслух. Людовик действительно зашел очень далеко, когда в 1685 году выдал свою незаконную дочь Луизу-Франсуазу, мадемуазель де Нант, за Людовика III Конде, — внука Великого Конде, первого принца крови. А в 1692 году женил герцога дю Мэн на Анне-Луизе, внучке Великого Конде.

В том же 1692 году король выдал дочь Франсуазу-Марию, мадемуазель де Блуа, за своего племянника герцога Шартрского.

Этот брак едва не стоил инфаркта герцогу и герцогине Орлеанским, — как же так, их сына, Внука Франции, вынудили заключить союз с незаконнорожденный дочерью какой-то фаворитки! — но с королем совершенно невозможно было спорить. К тому же герцог Шартрский, которому в ту пору было всего семнадцать лет, совершенно легкомысленно отнесся к предложению его величества жениться на его дочери и тут же дал на это свое согласие.

За что получил от матери крепкую затрещину.

«Как обычно, придворные терпеливо ожидали в коридоре окончания совета и мессы короля, — писал Сен-Симон, — когда увидели направляющуюся к ним Мадам. Монсеньор, ее сын, подошел к ней, как он это делал всегда по утрам, чтобы приложиться к руке. Но вдруг она закатила ему такую увесистую пощечину, что звон от нее был слышен за несколько шагов, донельзя смутив бедного принца на потеху многочисленным зрителям».

Вскоре герцог Шартрский вполне осознал, насколько его мать была права.

Его брак с мадемуазель де Блуа трудно было назвать счастливым. Эта девица оказалась феноменально ленивой и нетемпераментной. «Ее ничего не интересовало, — писал Арсен Уссей, — кроме зеркала и постели, с которой она поднималась лишь для того, чтобы приодеться перед мессой. Но сразу же после молитвы она укладывалась на диван, откуда ее силой нельзя было поднять до того самого момента, когда приходило время ложиться спать».

Исполнение супружеских обязанностей также утомляло мадам де Блуа несказанно, ссылаясь на мигрень, она часто просила мужа оставить ее в покое. Тот не особенно возражал, — в отличие от своего отца герцог Шартрский был большим любителем женского общества и успешно находил утехи на стороне.

Мадам де Блуа, однако, не желала с этим мириться. В конце концов она пожаловалась его величеству на неверность мужа, и тот вызвал к себе герцога Орлеанского, потребовав, чтобы он сделал внушение сыну.

Филипп принялся защищать герцога Шартрского в свойственной ему импульсивной манере, справедливо пеняя королю на то, что всему виной безделье, на которое тот обрекает его сына, не позволяя ему принимать участие в делах государства и вообще как-либо проявить себя. Что еще остается ему, кроме как предаваться удовольствиям?

«В пылу ссоры герцог Орлеанский припомнил брату, что когда-то тот вывозил в военный лагерь в одной карете жену, вечно страдавшую от измен мужа, и двух любовниц, Лавальер и Монтеспан, так что не ему, Людовику, судить о нравственности племянника, — пишет Филипп Эрланже. — Всегда сдержанный, Людовик вышел из себя. Братья ругались так горячо, что придворные прекратили всякие разговоры, прислушиваясь к шуму, доносившемуся из кабинета короля».

Вернувшись домой после этой бурной ссоры, Филипп почувствовал себя плохо, во время ужина с ним случился апоплексический удар, от которого он так и не оправился.

И 9 июня 1701 года герцог Орлеанский скончался.

Примечательно, что его возлюбленный шевалье де Лоррен, которого Лизелотта саркастически именовала «второй супругой принца», пережил его ненадолго.

«И смерть рыцаря оказалась достойной его жизни, — пишет Ги Бретон, — 7 декабря 1702 года он в Пале-Рояле рассказывал г-же Маре, гувернантке детей герцога Орлеанского, как целую ночь предавался самому безудержному распутству, и вдруг, в момент перечисления всякого рода непристойностей, де Лоррена поразил апоплексический удар, он лишился языка и вскоре испустил дух».

Сама же Лизелотта пережила мужа на целых двадцать лет. В весьма преклонном возрасте 70 лет она умерла 8 декабря 1722 года.

Пусть сама мадам де Монтеспан была теперь никем, но ее дети заняли такое высокое положение в обществе, о каком она могла только мечтать. Как сказал Вольтер, — это был последний триумф мадам де Монтеспан при дворе.

Когда маркиза заявила, что хочет покинуть двор и уйти в монастырь, король не препятствовал ей в этом, и даже, напротив, выразил удовольствие от того, что она наконец покинет двор. Атенаис расстроилась и удалилась в некогда построенный для нее близ Версаля дворец Клайни, откуда, впрочем, ее вскоре выселил герцог дю Мэн, потребовав поместье в качестве свадебного подарка.