Наталья Громова - Скатерть Лидии Либединской

Я впервые в такой поездке. Волнуюсь. У меня недавно вышла вторая книга стихов, но что читать из нее в Иванове — не знаю. Московская публика мне близка, понятна. А вот ткачихи смущают… Правда, общение с опекавшим меня одно время Булатом, обволакивающая аура его песен, симпатия со стороны ровесницы Ларисы Васильевой, дружескими подколками с однокашницей Ириной Озеровой немного успокоили меня. Но первый был слишком знаменит. Вторая — едва знакома. С третьей и раньше отношения не складывались. Я обвела глазами своих спутников. Лида Либединская! Вот кому можно довериться. Вот с кем я поговорю при первом удобном случае…

Лидия Борисовна мигом откликнулась. Зря я волнуюсь. Держаться мне надо раскованно, никому не угождать. Она знает мои стихи. Они жизненные, доходчивые, близки любой аудитории. «Вот увидишь, — говорила она мне, — попадешь в обойму выступающих, и мы с тобой объедем всю страну. Знаешь, как это здорово? Слушатели у нас чудесные…» И ямочки на ее щеках сулили мне дружбу, сочувствие и нескончаемую радость от наших встреч в будущем…

Неприятное ЧП произошло в Палехе — эстетическом центре Ивановской области. Золото и чернь, киноварь и растертые желтки, палитра всех цветов и оттенков уводили из довольно темных и бедных производственных помещений в страну русской сказки. Лакированные палехские шкатулки, всегда с оригинальным рисунком, крупные и помельче броши, разделочные доски и карандашницы, всевозможная кухонная утварь востребованы во всем мире. Можно было тут же приобрести что-то на память. Мне показалось: дорого. Пройдет немного времени — и цены на «экспортный товар» вырастут во много раз… Пока я по-гамлетовски размышляла, купить или не купить, мимо меня быстрым шагом прошла Лида. Я огляделась. Все приехавшие с нами были на месте, только Булата не было…

Потом узнаю: в газете, возможно, областной, теперь уже не вспомнить, были напечатаны стихи местного пиита с грубым выпадом против Булата. Что-то вроде того: «Унылый голос Окуджавы / Несет растление в народ». За каждое слово не ручаюсь — не классика, могла и запамятовать, но смысл был именно такой… Какая низость! Булата любили. Его песни, долгое время полузапрещенные, с начала шестидесятых пела вся, без преувеличения, страна. Уже потом наша хромавшая на обе ноги культурная пропаганда, с ее неповоротливыми правофланговыми, стала пользоваться его «песенками» как наживкой. И оказалось, что они «про все»: про любовь, про дружбу, про патриотизм, про мир. И несут людям исключительно добро, а не «растление». Именно участие Окуджавы обеспечивало нам полные залы в той же Ивановской области. Но зависть — алчный зверь. Уверена — не идеологические мотивы двигали оскорбителем, а вот это бессмертное чувство. «Человек может быть счастлив, если у него нет трех свойств: жадности, ревности и зависти», — говорила Лида… Прямо от палехских красот она побежала утешать расстроенного Булата. Неужели он, умнейший из умных, не понимал механизма мелкой мести? Понимал, конечно. Но было просто противно. И ему, и нам.

Зато на вечере в Текстильном институте он повел себя как совершенно свободный человек. Для него аудитория припасла особенно трудные вопросы. Не думаю, что ивановские студенты хотели посадить его в лужу и насладиться его растерянностью. Они хотели знать правду. А кто, как не Булат, годился на роль авторитетного ответчика? В тот вечер его спросили, как он относится к исключению Солженицына из членов Союза писателей. Новость была свежая, не замусоленная средствами массовой информации. Он ответил, не задумываясь: отношусь резко отрицательно. Солженицын — большой писатель, в расцвете творческих сил, его исключение — ошибка… А как он относится к поступку Анатолия Кузнецова? Напомню, что автор романа «Продолжение легенды» и других молодежно-оптимистических произведений остался тогда в Англии, стал невозвращенцем. Булат не стал его оправдывать. Дословно помню его аргументацию: Кузнецов говорит, что ему здесь трудно; не одному ему трудно, но талантливые люди работают, пишут то, что считают нужным, не бегут от трудностей…

Заядлым свободолюбцам, возможно, не понять «половинчатости» его ответов. Дело не только и не столько в том, что все это происходило в 1969 году. Булат говорил, как думал, как считал. И Лида, и я разделяли его позицию…

Поездка в Иваново навсегда сблизила нас. Лидино предсказание, что мы с ней объедем всю страну, что «ангел путешествий» нас не покинет, оказалось пророческим. Много позднее, в один из ее творческих вечеров или дней рождения, которые она умела праздновать как никто, широко, с размахом, с материнским вниманием к каждому приглашенному, я написала ей стихи-посвящение, где перечислены некоторые наши совместные маршруты:

Дорогая Лида! Нет такого видаНа земле, родной и неродной,Где бы твой прекрасныйЛик лучисто-ясныйНе вставал, как солнце,Надо мной.В пасмурном ТольяттиБыл он очень кстати,Грузия жила теплом твоим,Грелась в нем КарижаИ, от солнца рыжий,Щурился: «Приди же!» —Иерусалим.

Только в Иерусалиме мы оказались порознь. Но когда я наконец попала туда, я точно шла по ее следам, мысленно беседовала с ней. Если окажусь там снова, феномен ее присутствия где-то рядом, знаю, повторится…

О селе Кариже надо сказать подробнее. Любопытно не только то, что с ним рифмуется «в Париже» и, пожалуй, такая рифма в русской поэзии никем еще не использована, — это местечко на окраине Малоярославца стало для нас с Лидой одновременно и конечным пунктом, где мы подвели итоги прожитой к тому времени жизни, и пунктом отправления в неведомое новое. Первое больше относилось к Лиде, второе — ко мне. Но каждая всем сердцем соучаствовала в судьбе другой.

В Малоярославец мы отправились вдвоем подзаработать денег. По приглашению Калужского бюро пропаганды художественной литературы. Был там такой добрый человек, сам писатель, Сергей Васильчиков. Хороший организатор. Умел войти в контакт с предприятиями, библиотеками, школами, техникумами области. Получал денежные перечисления. Из недалекой столицы приглашал кого хотел. Приехавшие литераторы выступали перед народом в рабочие перерывы, после занятий, а иногда и перед ними; получали заполненные путевки с отзывом. Потом ехали в Калугу, где бухгалтер им вручал не бог весть какую сумму, но и по полторы сотни на сестру казалось нам немало.