Первый кубанский («Ледяной») поход - Сергей Владимирович Волков
Мы едем, а кругом все степь, как безбрежное море. Обоз катится бесконечною цепью повозок. Густые облака пыли до самого горизонта обозначают его путь. Обоз раскинулся на десять верст. Из Ростова мы вышли в составе 500 повозок, теперь их более 1500. Не так ли в давние времена передвигались степные кочевники: печенеги, половцы, татары, и по той же задонской степи. Мы ехали в местах, где течет река Каял, воспетая в «Слове о полку Игореве». И была тогда та же необозримая степь, тысячу лет назад. Издали виден курган. Мы спускаемся в лощину, вброд переезжаем речку, подымаемся, и уже близко перед нами встает темный, величиною с гору курган. Великан одинокий среди степной пустыни.
Обоз катится, огибая курган. В тени у подножия расположились всадники в бурках, кони стоят в поводу. На вершину взошел кто-то, и его едва видно снизу. Мрачен и величествен степной великан. Веками веет с высоты его вершины. Это не сторожевой курган. В его недрах таится глубокая седая старина. Он погружен в свою думу. И что значим мы, случайные путники, промелькнувшие мимо по дороге, как вихрем поднятая пыль, для него, простоявшего тысячу лет на этом месте. Облака пыли несутся по ветру и стелются над степью до самого края. Мы уже далеко отъехали. Скрылся из виду курган.
Мы едем целый день. Привал на каком-нибудь хуторе, а дальше снова в путь. Солнце спускается к закату. Показывается бледный лик месяца с другой стороны. Над нами вечернее небо, окрашенное мягкими красками зари, а кругом засыпающая в дремоте степь, окутанная мглою. Месяц ярко светит в таинственности ночи, а поезд нашего обоза все катится и катится вперед.
* * *
Буксирный пароход тянул за собой на канате большую баржу. Баржа переполнена. На палубе разместились люди в шинелях, в военных фуражках, в казачьих папахах, кто в накинутой бурке, кто в одной рубахе, сидели, скучившись, стояли, толкались, пробираясь в толпе; раненые лежали в носилках.
Мы возвращались по разливу Дона в Новочеркасск. Туман, с утра затянувший окрестность, поднялся сизой дымкой над рекою и белыми клубами облаков в небе. И по мере того, как подымалась завеса тумана, все более и более раскрывалась голубая, как небо, поверхность беспредельного водного разлива. Берег чуть виднеется вдали узкой полоской. Одно светлое голубое озеро. Мы плыли по тем местам, где в феврале месяце мы пробирались на санях по снежной пустыне в Ольгинскую станицу. Как было тяжко тогда, как светло и радостно в этот солнечный майский день на водном просторе. Туман исчез. По всей водной глади сверкало солнце, а вдали на самом краю береговой полосы заблестел таким же солнцем золотой купол Новочеркасского собора.
Как сейчас, вижу перед собою сияющий в лучах купол храма. Манящий лучезарный свет. Каким волшебством казалось то, что видел своими глазами. Вместо снежной пустыни во мгле тумана голубое озеро и блеск, сверкающий блеск солнечных лучей и в небе, и на всем водном разливе. Вот она, наша родина, возвращенная к жизни и к свету.
Мы подходили к Старо-Черкасской станице. Все залито водой – и улицы, и переулки. Лодки подплывают к домам; на сваях каменные постройки; между ними бурлят потоки. Баржи рядом с домами. Зеленые вершины потопленных деревьев. Всюду движение, всюду жизнь. Пароход свернул влево и потянул за собой нашу баржу. Мы плыли по протоку. Берег, чуть выступающий из воды. Лес камышовых зарослей. Вершины деревьев как зеленые острова среди быстро текущих вод. А с другой стороны – все та же голубая, водная ширь.
Мы подходили к Аксаю. Зеленые холмы, то опускаясь, то подымаясь, тянутся грядой вдоль берега. Белые хаты, ярко-красные крыши. Сады в белом цвету на яркой зелени. Аксай, где зимой генерал Корнилов перешел Дон, направляясь в Кубанский поход. Вот пристань, станционные постройки. А дальше виднеется Кизитеринка. В ноябрьскую ночь, в метель, там были бои. Да точно, те ли это места?
Вдали показались белые дымки, один, другой, вспыхнул третий. Длинной, движущейся лентой катился по спуску поезд. И было весело глядеть на белые дымки, стлавшиеся по небу. В походе всякий раз, как показывался дымок, с тревогой увидишь его. Это был сигнал, тотчас следовали разрывы снарядов. Теперь среди этих мирных берегов мчащийся поезд веселил глаз, точно детская игрушка. Мы подходили к берегу. Поезд скатился и остановился у станции.
Но что это такое? Какие-то солдаты в касках, в сизых мундирах офицеры, не наши, не русские. Один из них, стоя на площадке вагона, наводит на нас бинокль. Из окон выглядывают бескозырки с красным околышком. К берегу ведут лошадей за узды, и лошади не наши, крупные, с подстриженными хвостами и гривами. И так же необычны ведущие их солдаты в бескозырках. На барже все смолкло. Перед нами немецкий эшелон. Чей-то один голос произнес ругательства. Все молчали.
В Новочеркасске я тотчас стал разыскивать мою семью. Я зашел на квартиру, где я их оставил. Жена и моя дочь уехали. Значит, они спасены. Но где они, я не знал. Дочь моя вернулась из Москвы через месяц. С женой я не виделся около двух лет. Из знакомых в Новочеркасске оставалось не много. Уехали Трубецкие, Лермонтовы, Струве, Федоров. Осталась семья Гагариных, Лошкаревы, Новосильцевы.
Тяжелые рассказы пришлось слышать в Новочеркасске. Мученически погиб Митрофан Богаевский[121]. Голубов со своим отрядом захватил его в одной из станиц и привез в Новочеркасск. Казаки любили Богаевского. Голубов не решился его убить. Больше того, Богаевскому разрешили выступить перед собранием. Три часа его вдохновенное слово звучало среди переполненной залы. Он, который так горячо любил Дон, любил свои донские станицы, своих казаков, все свое родное, в эти три часа излил все, что было у него на душе, перед смущенными, растроганными, взволнованными слушателями. Люди плакали, клялись не выдавать его. Это была его предсмертная, лебединая песнь. Пришел карательный отряд из Ростова. Богаевский был выдан, увезен в Ростов и расстрелян на бойнях.
Волошинов[122] вместе с другими был поставлен под расстрел. Случайно он не был убит: израненный, ночью подполз он к ближайшей хате и просил дать воды. Женщина, к которой он обратился, пошла к большевикам и выдала его. Он был заколот пришедшими красногвардейцами у ворот того дома, к которому дополз, истекая кровью.
В лазаретах сестры спасали раненых, скрывали их, заготовляли подложные паспорта, выносили на своих руках и прятали в частных домах. Не всех удалось спасти. По ночам молодые девушки
