Евгений Примаков - Встречи на перекрестках
Нури оставил о себе хорошее впечатление. Мне рассказали, что он пришел в активную борьбу с правительством не сразу – был «рядовым» муллой, но, может быть, отличался от других мулл тем, что начал открыто выступать против коррупции и его посадили в тюрьму.
– Неужели вы не понимаете, – сказал я, – что не в ваших интересах включать Россию в действия против отрядов оппозиции, базирующихся в Афганистане? Мы будем вынуждены пойти на это, если они не прекратят обстрелы погранзастав и пограничников на границе с Таджикистаном. Но этому есть реальная альтернатива. Россия готова способствовать вашим переговорам с президентом Рахмоновым.
Откровенность беседы была хорошо воспринята Нури. Он заявил, что «таджикское правительство в изгнании (а они уже создали его. – Е. П.) не ставит задачу свержения руководства в Душанбе, однако стремится к созданию там коалиционного кабинета со своим участием». По словам Нури, после нашей встречи, которая может открыть перспективу переговоров с руководством в Душанбе, он направит свои усилия на то, чтобы не осложнять положение на границе. «Но всех полевых командиров я не контролирую», – добавил он. Действительно, часть из них в то время начала отходить к Хекматьяру.
Таким образом, Нури послал нам весьма важный «сигнал». Разговор с ним, пожалуй, можно было считать отправной точкой тяжелого, продолжительного, со многими отступлениями процесса урегулирования отношений таджикского руководства с исламской оппозицией. Дальнейшее развитие событий доказало правильность такого вывода. Уже в Москве и в Душанбе я продолжал встречаться с лидерами с двух сторон. Важнейшими считаю беседы с президентом Э. Рахмоновым, который буквально на глазах набирал вес как политический деятель, и вторым человеком в оппозиции, во многом задающим в ней тон, Тураджонзада. С ним удалось договориться о приблизительной пропорции представительства оппозиции и душанбинского руководства в органах власти – 30 процентов на 70. Рахмонов поддержал это соотношение. Тураджонзада тогда снял и другое препятствие с пути урегулирования. Он сказал, что оппозиция выступает за то, чтобы в Конституции Таджикистана было провозглашено: государство не может быть ни исламским, ни коммунистическим, но при этом должна быть свобода деятельности всех партий, придерживающихся Конституции, в том числе исламской ДИВТ.
К моменту написания книги мирный процесс в Таджикистане продвинулся далеко, пройдя через важнейшее соглашение, подписанное в 1996 году в Москве, в подготовке которого, равно как и в трудном многочасовом редактировании с целью «состыковать» позиции сторон, я принял самое прямое участие.
Но вернемся в Кабул, где в 1993 году в беседе с Нури закладывались основы процесса урегулирования. После этой беседы собралась вся наша делегация. Внимательно выслушал мнение отличных специалистов: К.В. Шувалова из МИДа, И.В. Муглера – представителя погранвойск, Г.Б. Малехова – из Министерства обороны. Все сошлись на том, что запланированный заранее полет из Кабула в Тегеран приобретает после беседы с Нури особое значение.
Вечером 31 июля наш Ту-154 совершил посадку на аэродроме иранской столицы.
1 августа состоялись встречи с президентом Рафсанджани, министром иностранных дел Велаяти, заместителем министра Ваэзи. С коллегами из иранских спецслужб не встречались – тогда к этому не было проявлено интереса ни одной стороной. Конечно, речь шла о развитии отношений между двумя государствами, особенно в экономической области. Большой интерес проявил к этому иранский президент. Я не буду останавливаться подробно на этом, так как в силу специфики нашей миссии в центре внимания оказался разговор вокруг возможностей Ирана сыграть позитивную роль в урегулировании в Таджикистане.
Самой запоминающейся была продолжительная беседа с Ваэзи. Если отвлечься от его мусульманской униформы – рубашка со стоячим воротником, без галстука, – он представлял и по своему образу мышления, и по наружности (хотя и с обязательной, но коротко подстриженной бородкой) совершенно светский типаж. Говорить с ним было легко. Главное, в чем Ваэзи, да позже и Велаяти, согласился со мной, – это крайняя невыгодность для наших стран дестабилизации обстановки в Таджикистане, который в силу обстоятельств стал одним из «переливающихся сосудов» – другим был Афганистан. Чувствовалось, что иранцев беспокоило ослабление их позиций в Афганистане. Тем более что там, как сказал Ваэзи, практически нет центрального правительства, усиливается взаимозависимость и солидарность между таджикскими боевиками и теми афганскими отрядами, которые близки им по национальному признаку. Это создает опасность раскола Афганистана. Неурегулированность в Таджикистане непосредственно способствует развитию этой тенденции.
Сошлись на том, что сепаратистские процессы, будь то в Афганистане или Таджикистане, чреваты в конечном счете дестабилизирующим воздействием на сам Иран. Сепаратизм – серьезный враг и для России, которая в то время столкнулась с трудными проблемами в Чечне. Ваэзи с пониманием отнесся к моим словам о том, что не следует считать религиозный фактор доминирующим при определении отношения к противоборствующим сторонам в конфликте, чреватом сепаратизмом.
И Ваэзи и Велаяти сетовали и на то, что Иран якобы «отодвигается» нами от решения таджикской проблемы. Это тем паче необъяснимо, так как на его территории нашла временное убежище часть руководящей верхушки исламской таджикской оппозиции.
В ответ я предложил координировать деятельность по урегулированию в Таджикистане. Думаю, что в Тегеране с готовностью откликнулись на это предложение, так как оно соответствовало стремлению выйти из изоляции и принять участие в позитивных процессах на международной арене. Тем более что к этому времени стала ясной бесперспективность усиления иранских позиций в Таджикистане. Более того, иранское влияние в Душанбе и даже физическое присутствие там пошло на убыль.
Я считал, что все это можно и нужно использовать в интересах урегулирования в Таджикистане, и не ошибся в этом.
И в Москве и в Тегеране мы позже не раз обсуждали таджикскую ситуацию с иранскими представителями и, несмотря на некоторые непоследовательные действия со стороны Ирана, в целом приходили к согласию.
На следующий год после этой моей встречи состоялся в Тегеране раунд переговоров между правительством Таджикистана и оппозицией, на которых было принято решение о прекращении огня. И до и во время этих переговоров мы не раз контактировали с иранцами, и это оказалось небесполезным.
Первое мое посещение Тегерана с неофициальным визитом в 1993 году и второй приезд в иранскую столицу тоже в качестве директора СВР в феврале 1995 года еще раз убедили меня в том, что следует развивать отношения с этой страной не только в экономическом, но и в политическом плане. В мире не должно быть государств-изгоев. Вместе с тем игнорирование полезности политических контактов с Ираном, несомненно, ослабило бы – в этом для меня нет никаких сомнений – миротворческие усилия в первую очередь в Таджикистане.
