Из моего прошлого. Воспоминания выдающегося государственного деятеля Российской империи о трагических страницах русской истории, 1903–1919 - Владимир Николаевич Коковцов
«Поговоримте теперь о другом. Я сказал уже Ивану Логгиновичу, что хочу просить вас опять занять место министра финансов, чему он очень обрадовался, и я просил его даже предварить вас об этом, зная наперед, что я могу всегда рассчитывать на вас».
Я развил государю мои соображения, высказанные Горемыкину, и сделал это яснее и подробнее, чем говорил старику, начав с того, что в такую минуту, какую предстоит пережить, не мне ставить государя в какое-либо затруднение, если бы он признал мои соображения не отвечающими его мыслям, и что и на этот раз, как и всегда, я отдаю себя в его полное распоряжение, но думаю, что именно в его интересах не останавливать выбора именно на мне и сохранить меня для той поры, когда нужно будет думать о нормальной работе, а не о бесцельном отражении неизбежной атаки революционно настроенных учреждений и о неизбежном роспуске Думы в самом начале ее деятельности, который только даст новый толчок к революционным эксцессам и подведет под них новый фундамент.
Неоднократно во время нашей, почти часовой, беседы государь выражал мне его надежду на то, что Дума, встретившись с ответственною работою, может быть, окажется на самом деле менее революционною, нежели я ожидаю, и, в особенности, что земские круги, которым, по-видимому, будет принадлежать руководящее значение в Думе, не захотят взять на себя неблагодарную роль быть застрельщиками в новой вспышке борьбы между правительством и новым народным представительством.
Оговорившись, что, отсутствовав долго в России, я утратил мою осведомленность и могу ошибаться, я позволил себе сказать государю, что в таком случае мне кажется, что выбор нового председателя Совета министров едва ли соответствует потребностям минуты.
Государь просил меня высказаться яснее, почему считаю я Горемыкина мало подходящим для настоящей минуты, и предложил быть совершенно откровенным, нисколько не стесняясь тем, что его решение уже состоялось. Беседа наша на эту тему затянулась, и я не обинуясь высказал государю все мои опасения относительно того, что личность Ивана Логгиновича, его величайшее безразличие ко всему, отсутствие всякой гибкости и прямое нежелание сблизиться с представителями новых элементов в нашей государственной жизни — все это не только не поможет сближению с ними, но послужит скорее лозунгом для усиления оппозиционного настроения.
Государь слушал меня совершенно спокойно, мало возражал мне и сказал только под конец, что я, может быть, и прав, но изменить теперь уже нельзя, так как он сделал Горемыкину предложение и отменить его более не может, но совершенно уверен в том, что Горемыкин и сам уйдет, если только увидит, что его уход поможет наладить отношения с новой Думою. «Для меня главное, — сказал государь, — то, что Горемыкин не пойдет за моею спиною ни на какие соглашения и уступки во вред моей власти, и я могу ему вполне доверять, что не будет приготовлено каких-либо сюрпризов и я не буду поставлен перед совершившимся фактом, как было с избирательным законом, да и не с ним одним».
От государя же я узнал, что состав выбора кандидатов тоже совершенно предрешен, кроме выбора кандидата на должность министра финансов.
Он назвал мне Столыпина для Министерства внутренних дел, Стишинского для Министерства земледелия, князя Ширинского-Шихматова для должности обер-прокурора Святейшего синода, Шванебаха для Государственного контроля, Щегловитова для Министерства юстиции и Извольского — для Министерства иностранных дел; о других ведомствах государь не упомянул.
К моему личному вопросу он отнесся чрезвычайно просто и спокойно. «Вы знаете, — сказал он, — как отрадно мне снова видеть вас около себя, но я понимаю все ваши соображения и совсем не хочу заставлять вас идти против вашего желания, хотя совершенно уверен в том, что вы мне не откажете, если только я скажу вам, что я этого определенно желаю.
При том, как вы смотрите на предстоящую работу с Думою, конечно, лучше приберечь вас для будущего и не сводить вас лицом к лицу с новыми людьми, которые, пожалуй, даже не простят именно вам, что вы оказали такую услугу заключением нового займа, за который они открыто поносят именно вас, и я предоставлю вам пока отдохнуть, но знайте заранее, что мы будем теперь часто видеться с вами, и кто бы ни был назначен министром финансов, я всегда буду вызывать вас к себе при малейшем сомнении».
Государь просил меня сказать ему, кого следовало бы назначить министром финансов вместо меня. Я указал на Шипова, приведя те же доводы, какие я привел Горемыкину, прибавив, что для переходного времени он был бы самым подходящим кандидатом, скромным, чрезвычайно вежливым и даже угодливым перед Думою, и из-за него не вышло бы никаких осложнений ни с кем, так как он не может служить мишенью для чьего бы то ни было неудовольствия, а усугублять последнее просто неполитично, ибо и без того будет немало поводов ко всякого рода трениям.
Провожая меня до дверей, государь спросил меня как бы невзначай, не нуждаюсь ли я в деньгах, после продолжительного пребывания за границею, и сказал, что ему было бы очень приятно пойти мне навстречу. Меня очень удивило это предложение, так как я никому не говорил ни одного слова о моем материальном положении, да оно и не заботило меня; я мог хорошо жить на то, что было мне назначено при отставке. Я горячо поблагодарил государя за его милостивое отношение ко мне, попросил его не беспокоиться обо мне, так как мое материальное положение было вполне удовлетворительно, и на этом кончилась моя продолжительная аудиенция.
Прямо от государя я проехал к Горемыкину, передал ему все до мельчайшей подробности; он, видимо, подчинился решению государя освободить меня и, не уговаривая больше, совершенно спокойно расстался со мною, и мы не видались с ним более до самого момента открытия Думы в Зимнем дворце 26 апреля.
Все три дня до этого события я провел дома, среди семьи и близких, мало кого видел посторонних, а те, которые заходили ко мне, знали уже, что я свободен от участия в новом составе правительства, и все поздравляли меня, кто искренно, кто с известными оговорками.
В числе последних был и близкий друг графа Витте, князь Алексей
