Ги Бретон - Женщины времен июльской монархии

Послушаем, что рассказывает Максим Дю Кан:

«Расстановка политических сил была такова, что ни одна партия не оказалась достаточно сильной, чтобы добиться провала этого молчаливого и внешне апатичного человека, которым двигала навязчивая идея. К осуществлению этой идеи он шел с упорством маньяка. Он предоставлял досужим ораторам выступать, журналистам писать, народным представителям дискутировать, уволенным генералам поносить его, лидерам парламентских группировок высказывать в его адрес угрозы, сам же оставался в одиночестве, молчаливый и непроницаемый. Противники считали его идиотом и тем успокаивали себя. Запершись в Елисейском дворце, покручивая свой длинный ус, непрерывно дымя сигаретами и прогуливаясь с опущенной головой под сенью вековых деревьев, он выслушивал доходившие до него слухи и продолжал вынашивать свой замысел».

Идиотом, кстати, его считали не только политические противники. Однажды м-ль Жорж (бывшая любовница Наполеона I), которой тогда уже было шестьдесят четыре года, повстречала Виктора Гюго и обратилась к нему со словами, записанными им позже в записной книжке:

«Что касается президента, то он просто дурачок, и я его терпеть не могу. Ну, во-первых, он уродец. Он, правда, хорошо держится в седле и умеет управлять лошадью. Но и только. Я к нему ходила. Он велел ответить, что не может меня принять. А раньше, когда он был всего лишь жалким принцем Луи, он принимал меня на Вандомской площади по два часа подряд и показывал мне из окна колонну, этот болван. У него есть любовница, англичанка, очень красивая блондинка, которая вовсю наставляет ему рога . Не могу сказать, знает ли он об этом, но всем вокруг это известно. Он выезжает на Елисейские поля в маленькой русской коляске, которой правит сам. Когда-нибудь его опрокинут на землю или собственные лошади, или толпа. Я сказала Жерому: „Я терпеть не могу этого вашего так называемого племянника“. Но Жером поднес ладонь к моему рту и сказал: „Замолчи, безумная!“ А я ему говорю: „Он играет на бирже; Ашиль Фульд каждый день встречается с ним в полдень и раньше других получает от него новости, а потом начинает играть на повышение или на понижение. Именно так и было с последними сделками Пьемонта. Уж я-то знаю“. А Жером мне сказал: „Не говори подобных вещей. Вот из-за таких разговоров мы и лишились Луи-Филиппа!“

— Господин Гюго, а какой мне, собственно, толк от Луи-Филиппа?»

Если подобные разговоры и погубили Луи-Филиппа, то Луи-Наполеона это, похоже, не особенно волновало. Он медленно и обстоятельно подготавливал свой переворот, расставляя на ключевые посты в правительстве и в армии людей, на которых мог положиться.

Эта тайная деятельность вовсе не мешала ему интересоваться дамами. Даже наоборот. Возбуждение, будоражившее его ум, казалось, захватывало все его существо… Может быть, поэтому у него неожиданно возникло желание снова завязать отношения с Рашель, о безумных затеях и о таланте истерички которой он временами сожалел.

И вот знаменитая трагическая актриса снова в Елисейском дворце.

Правда, ненадолго.

Однажды вечером, после слишком обильного обеда, принц-президент немного задремал в кресле. Пробудился он от внезапного шума. Глазам его предстало удручающее зрелище: Рашель, растянувшись прямо на ковре, отдавалась метрдотелю.

Проявив олимпийскую выдержку, принц-президент встал и молча вышел.

Что, впрочем, вовсе не означало, что он не был огорчен…

ЛЮБЯЩАЯ МИСС ГОВАРД ФИНАНСИРУЕТ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПЕРЕВОРОТ

Политики зачастую — лишь пешки в руках стоящих в тени умных или макиавеллических женщин.

В конце осени 1851 года Луи-Наполеон выказал такую любовную активность, что даже видавший всякое Флери был удивлен. «Принц, — сообщает в своих записках Ламбер, — требовал двух, а иногда и трех женщин в день». Эти юные особы, удостаивавшиеся президентской чести где-нибудь на краешке дивана, сами того не ведая, играли важную роль в деле подготовки государственного переворота.

Луи-Наполеон действительно нуждался в них для того, чтобы прояснить собственные мысли. Создание механизма, призванного опрокинуть Республику за одну ночь, требовало ясности мышления, которая обычно не была свойственна принцу. Разум его, он сам это знал, был постоянно омрачен любовным желанием. Свидание, даже мимолетное, с дамой обходительной и молчаливой (последнее было настоятельным условием) позволяло ему в течение нескольких часов ясно мыслить и четко видеть все препятствия, которые могут перед ним возникнуть. Вот почему по ночам, когда он, молча и втайне от всех, отрабатывал свой план или набрасывал вчерне будущее воззвание, Флери всегда находился поблизости с несколькими со знанием дела отобранными и не слишком застенчивыми молодыми женщинами.

Время от времени, когда у президента возникали затруднения с поисками удачной фразы или эффективного способа избавления от своих противников, он покидал свой кабинет и шел в маленькую гостиную, где его ждал адъютант с компанией своих последних находок.

Луи-Наполеон указывал пальцем на одну из них, уводил ее во вторую гостиную, заваливал на диван, демонстрировал ей свой особый интерес, после чего вежливо прощался. И тогда, чувствуя себя освобожденным, он возвращался в кабинет, чтобы легко порхающим пером дописать эффектный финал своей предстоящей речи или составить список имен, подлежащих аресту…

Государственный переворот был намечен на 2 декабря, годовщину Аустерлица и коронования Наполеона I. Знали об этом только Морни и мисс Говард.

Пока великолепный Август занимался разложением армии и с помощью тайных агентов подготавливал общественное мнение, мисс Говард снова, в который уже раз, собирала имеющиеся у нее средства, чтобы финансировать намеченную операцию. Она продала лошадей, заложила свои дома в Лондоне и последние драгоценности. Своему другу графу д'Орсе она писала, что «бросила в горнило мебель работы Бернара Палисси …»

Ее вера в Луи-Наполеона, надо сказать, была абсолютной.

— Я знаю, что вы достигнете цели, — говорила она ему. — Вы поистине человек провиденциальный. Именно такого человека ждет Франция…

Мисс Говард по-прежнему была безумно влюблена в своего принца. Да и принц, несмотря на свои многочисленные измены, был все так же нежно привязан к ней. Растратив в течение дня свое драгоценное династическое семя на девиц, ни имени, ни возраста, ни происхождения которых сплошь и рядом не знал, он вечерами отправлялся насладиться атмосферой покоя в маленький особнячок на Цирковой улице.

Херриэт усаживала его у камина, где вовсю пылал огонь, сама опускалась на пол у его ног и на какой-то забавной смеси английского и французского принималась рассказывать все, что ей удалось услышать за день о государственном перевороте.