Зиновий Коган - Эй, вы, евреи, мацу купили?

– А где? На стенах, на заборах? Кто был с тобой?

– Один.

– Мы можем посадить за глумление над советским строем, можем сломать жизнь…

Не посадили.

В студенческие годы за сионизм не посадили. А как попер иудаизм из щелей, так взялись за него, как иудея.

В 70-х аресты прерывали Богослужения на квартирах.

…«Или уезжай в Израиль или прекращай антисоветчину.»

«Молиться на квартирах?»

«И молиться тоже с этими.»

«С кем?» «Эссас, Шнайдер, Розенштейн, Бегун.»

«Я с Бегуном пью пиво в бане.»

«А вам известно, что ему дали сто тысяч долларов за сионизм?»

«Жаль не на пиво.»

«Премия имени Жаботинского.»

«А вы его сослали в Сусуман.»

«За все заплачено» – усмехнулся чекист.

Сажали платных сионистов. Лева был – бесплатный.

И вдруг – звонок в дверь.

– Зяма, – представился лохматый мужчина – гора с развивающимися пейсами. – Я шалиах Любавического ребе, я обещал ему привезти в Нью-Йорк библиотеку Шнеерсона.

– А я здесь причем?

– Пройти можно?

– Пройти можно.

– У меня еще одна миссия: получить синагогу.

– Дом творчества учителей.

– Синагога хасида Полякова.

– Сбежал в Париж и умер.

– А вас похороним мы.

– «Мы», это кто?

– Я, – рассмеялся Зяма, расстегнул пальто, под ним черный сюртук и талит – катан.

– Сегодня это наша синагога, – сказал Лева.

– А это видел? Я израильтянин, а до этого служил на флоте. – Зяма засучил рукава и показал наколки. – Это раз. А во-вторых, это синагога Ребе.

– Моссовет принял другое постановление.

– Или мы получим синагогу, или прольется море крови.

– Ты же уехал из проклятой России! Зачем тебе здесьсинагога? Синагога – это люди.

– В морском десанте не служил? А зря. Три дня и вот. – Зяма протянул копию Свидетельства о регистрации «Агудат Исроэль Хаббад Любавич». – За баксы здесь получишь маму с того света.

– Но по воле Ребе, – усмехнулся Лева.

– У тебя есть здесь Тора?

– Да.

– Что «да»? Слушай, Лева, мне зарезать барана раз плюнуть. Я потомственный ленинградский шойхет.

– А где ты увидел барана?

– Но ты же не хасид?

– Держи, шойхет, Тору, – сказал Лева.

– Я вывозил чернобыльских детей с Украины и Белоруссии в Израиль, – сказал Зяма. Без документов вывозил. Однажды в Минске наш самолет арестовали и я молился Ребе, и Ребе сделал чудо.

Он перелистывал страницы Пятикнижия, как пересчитывают деньги.

– Что на неделе читаем?

– «Микэйц».

– Правильно. «И вот из реки выходят семь коров.» Повеление к тебе отдать синагогу Ребе. А цифровые значения букв о чем говорят? Тебе ничего ни о чем не говорят. Ты каббалу учил? Здесь сказано: отдай синагогу. Или ты полный идиот?!

Если врезать Зяме в челюсть, на час – другой умолкнет. Можно долбануть по коленной чашечке, а можно в пах. Завалить такого медведя. Но Лева неожиданно робко сказал:

– Представь себе, мы молимся на Бронной уже два года.

– Кто это мы?! – взорвался Зяма. – Кто мы?!

– Русские евреи.

– Кто был евреем, тот уехал. Ну-да, остались полукровки да старики. Никто голодным в гроб не ляжет, но порядок мы наведем.

– Хотите реконструировать гетто, перелицевать семьи: мать не та, язык не тот, кошер от Зямы. Да Зяма? А мы открыты для всех. Праздник для полукровок.

Из спальни вышла Маруся.

– Вы что тут среди ночи разорались?

Лева только воздух глотнул.

В Москву прилетел еще один гонец от Ребе: Берл. Тихая изба – синагога, построенная в 37-ом году в Марьиной Роще Халуповичем в память о супруге Белле, превратилась в штаб шалиахов – машихистов. Они носили портрет Ребе как иконку. Десантники-ковбои в сюртуках и шляпах стреляли долларами, и кто мог устоять?

– Вот-вот рухнет балка перекрытия синагоги в Марьиной Роще, а на Бронной готовая синагога, – заявила Леве товарищ Колосова из Мосгорисполкома. Казалось, что за ее спиной смеялся Зяма.

– Вранье, – ответил Лева.

– А вдруг погибнут люди? Вам не жалко?

– Есть заключение госнадзора?

– «Гинейни» – сионистская организация. Есть заявление ваших конкурентов.

– Вранье.

– Вам лучше отказаться от претензии на этот дом.

В марте в Москву слетелись шалиахи Ребе. Одни – пикетировали «Ленинку»: даешь библиотеку Шнеерсона! Другие оккупировали «Дом творчества учителей» и, наконец, третьи вошли с молитвенниками в 5-й подъезд Моссовета и устроили минху. От этой минхи чиновники дурели.

В пятницу на Бронную явились боевики из РНЕ, очистили здание и от учителей и от хасидов, и повесили на парадную дверь амбарный замок.

Вечером, на парадном крыльце, скрестив руки, стояли парни из РНЕ. Прихожане «Гинейни» сбились в толпу и молились у стены. В стороне скучали Зяма и Берл. Шел дождь.

– Кто у них главный? – спросил на иврите Берл.

– Баркашов.

– В Московском правительстве, – уточнил Берл, – Кто занимается нашим вопросом? Это для нас важно.

– Слушай Берл, всю Москву Ребе не сможет принять.

– Я говорю о молодом и голодном. Молодым был Серега Станкевич.

Спустя неделю Станкевичу купили билет и забронировали номер в отеле Бруклина.

На Истерн Парквей, 770 стекались сотни хасидов, для них Ребе – царь – Машиах, по воле его, как по воле Бога, сменяется один день другим. В святая святых для хасидов месте восседал Менахем – Мендл Шнеерсон в шляпе с белой пушистой бородой. У его ног присели высокопоставленные раввины. Зал напомнил Станкевичу заводской цех, запах заводской столовой. Но пол покрыт линолеумом. Какое свинство.

Вот-вот для страждущих откроется фарбренген – фейерия вина и слов Ребе.

– Я увижу нашего Ребе, – обернулся к Станкевичу хасид. Ему, как и Станкевичу, дали пластиковый стакан. Хасид протянул левой рукой стакан к неожиданно близкому машиаху. Ребе показал жестом – возьми в правую. Хасид держал в левой. Ребе свел брови.

– В правую! В правую!

– Протяни правую руку.

Хасид с явным беспокойством протянул ее и тут же обернулся к Сереге.

– Видишь! Рука была до этого парализованной. Чудо!

Серегу чуть не вырвало. Восковая кукла с пушистой бородой уверенно плеснула из бутылки в пластиковый стакан.

– Скажи ему: данке Ребе.

– Данке, Ребе.

После третьего стакана на душе отлегло. Фарбренген – это пение и винопитие, которые чередовались словами Ребе на идише, а идиш Станкевич не знал, поэтому он пил с Зямой беспрерывно. В полночь Серегу внесли в номер, раздели и уложили в постель.

Тем временем, Лева прилетел в Омск на учреждение общины современного иудаизма. Городские власти обещали передать им деревянное здание.

В Москве одни хасиды продолжали пикетировать «Ленинку», другие медитировали в 5-ом подъезде Моссовета. Заросшие бородами, с развивающимися пейсами, лохмы из под похоронных шляп, талиты с вырезом посередине надеты через голову, распахнутые сюртуки. Они пели «На реках Вавилонских сидели мы и плакали» на мотив «Гоп-стоп».