Кристина Жордис - Махатма Ганди

Что же тогда такое «настоящий» прогресс? «Прогресс имеет смысл лишь тогда, когда устремлен к идеалу совершенства».

А настоящая цивилизация? «Что такое настоящая цивилизация?» — этот вопрос он задает в «Хинд сварадж». Верно одно: она не та, где стараются создавать потребности: «Создавать бесконечное число потребностей, чтобы потом их удовлетворять, — все равно что гоняться за ветром. Это ложный идеал, ловушка». Удовлетворить одну потребность, потом другую и всё больше, чтобы никогда не обрести покоя, — «дух, что непоседливая птичка; чем больше он получает, тем больше хочет, и в конце концов, все-таки не бывает удовлетворен» — вот формула обмана, форма рабства.

«Цивилизация в истинном смысле этого слова заключается не в умножении потребностей, а в намеренном их ограничении».

Иначе говоря — самообладание: уменьшить свои потребности, чтобы быть счастливым. «Намеренное и добровольное стеснение себя», «источник истинного счастья и удовлетворения, который увеличивает способность к служению». Счастье заключено в «стеснении» желаний — прием, который вряд ли будет популярен. Подальше от крайней бедности, как и от великого богатства. «Он не имеет желания поднять уровень жизни людей выше определенного, довольно скромного порога», — укорял его Неру. «Гандиджи не является ревностным сторонником постоянно материального улучшения быта и увеличения роскоши за счет материальных и моральных ценностей»[247]. (Согласно недавнему американскому исследованию, он не вполне заблуждался, поскольку счастье людей зависит не от уровня их доходов, а от сознания, что они имеют больше, чем сосед.)

Следовательно, западные народы не представляют собой, как им кажется, «цивилизацию» — слово, за которым порой стоит мысль единственно об экономическом развитии или техническом прогрессе, — а «раздавлены под грузом чудовищного бога материализма. Их нравственное развитие остановилось». Чудовищный бог, требующий человеческих жертв, — ведь если угодить в машину, что от тебя останется?

В этом смысле интересно сопоставить идеи Ганди и Тагора, которые до 1930-х годов противоречили друг другу, — что по поводу прялки, что в плане бойкота иностранных тканей. Две противоположные породы людей, как говорил Ромен Роллан: аристократ и народный гуру; пророк религиозного действия, презирающий интеллектуальные ценности, и великий художник, живущий мыслью. То же говорит Неру: Тагор был «художником-аристократом, ставшим демократом, симпатизирующим пролетариату», он представлял собой культурную индийскую традицию, заключающуюся в том, чтобы принимать жизнь во всей ее полноте; Ганди — в большей степени человек из народа, воплощающий собой древнюю традицию самоотречения и аскетизма. Две противоположности, но все же два голоса, которые сливаются, взывая к духовности.

«Когда люди объединяются лишь с материальной целью, они образуют массу, а не живое собрание… Вот что получается от подмены истинной цивилизации тем, что на Западе называют “прогрессом”».

Или:

«Вся цивилизация заражена поверхностной ненасытностью».

Ганди обвиняли в отсталости, говорили о его «средневековости» (Ромен Роллан). Во многом он был обязан этим своему культу прялки: он проповедовал экономику примитивного типа, которая могла лишь усилить бедность, тогда как промышленный прогресс мог разрешить эту проблему. В этой области позиция Ганди, крайне непримиримая в то время, когда он писал «Хинд сварадж», постоянно развивалась. И его осуждение машин и современной цивилизации (положительные стороны которой он, между прочим, признавал и использовал) не было огульным. В 1921 году он писал: «Я буду ратовать за самую передовую механизацию, если это позволит Индии избежать бедности». В 1924-м: «Я восстаю против безумия машин, а не против машин как таковых». В 1936-м: «Я не против машинизации, но я категорически восстаю против нее, когда она навязываетнам свое господство…» И в 1947-м: «Мощь машины может способствовать экономическому прогрессу. Но некоторые капиталисты использова-ли эту мощь, не заботясь об интересах обыкновенных людей, вот почему наше положение сегодня ухудшилось».

Нападая на машины, он на самом деле нападал на эксплуатацию бедных богатыми («Сегодня машина позволяет меньшинству раздавить большинство… За ними стоит не человеколюбие, а хищничество»). Производство богатств сосредоточилось в руках нескольких людей: массовое производство или производство ради масс? Разница есть.

«Я в достаточной степени социалист, чтобы заявить, что заводы следует национализировать или поставить под контроль государства. Они должны действовать только в идеальных условиях, не ради наживы, а для пользы человечества, когда главным стимулом служит не хищничество, а любовь»[248].

Поставить любовь на место алчности — это ли не утопия?

«Социализм» Ганди, по словам Неру, имел мало общего с политическим режимом, обычно называемым этим именем, «почти ничего общего», однако был явно связан с его любовью к человечеству, выходившей за рамки какой-либо партии. (То же относится к демократии: представление о ней Ганди «было чистой воды метафизикой. Оно никак не было связано с количеством, большинством или представительством… Оно основывалось на служении и самопожертвовании, и средством ее было нравственное принуждение»[249].) Кстати, Ганди возражал против социализма. И при этом помогал соцпартии составить свою фракцию в конгрессе. «Я возражаю против социализма в том виде, в каком он преподносится здесь, в официальной программе. Мне нечего возразить против теории или философии социализма»[250]. Во взглядах Ганди всё очень сложно.

«Он остерегался социализма и в особенности марксизма из-за их связи с насилием. Простые слова “классовая борьба” означали конфликт и насилие, а следовательно, претили ему»[251]. В 1931 году Ганди беседовал с Роменом Ролланом о классовой борьбе; Роллан объяснил ему смысл выражения «диктатура пролетариата». На это Ганди ответил: «Я категорически против этого. Ибо это означает, что Труд хочет завладеть Капиталом; а завладеть Капиталом — не лучший способ покончить с ним. Если подать Труду плохой пример, Труд никогда не осуществит своих возможностей»[252]. И привел в пример забастовку в Ахмадабаде, когда рабочие под его руководством пришли к осознанию своей солидарности. «Я хотел внушить им, — продолжал он, — что они и есть настоящие капиталисты, поскольку капитал состоит не из металлических денег, а из воли и способности к труду. Это неограниченный капитал». И дальше — такое утверждение: «Я не приму идеи диктатуры, основанной на насилии».