Тур Хейердал - По следам Адама

А самым неожиданным результатом стало вручение мне моей первой научной награды — серебряной медали Рециуса за организацию и осуществление научной экспедиции. Ни один из многочисленных призов, полученных мною впоследствии, не радовал меня так сильно, да и, честно говоря, не имел такого большого значения для моей непрекращающейся борьбы, как первое официальное признание от Шведской академии.

Но битва с постоянно прибывающими силами противника была еще отнюдь не закончена. Все последующие месяцы я не имел ни единой свободной минуты. Улаф не только обладал отличной коллекцией литературы о Тихом океане, у него еще были самые современные архивы по любой теме, которая могла иметь отношение к моим изысканиям, связанным с Полинезией.

Мы сняли летний домик под Стокгольмом. Ивонна наносила ежедневные визиты в Королевскую библиотеку с карточками из архивов Улафа и возвращалась нагруженная немыслимым количеством книг. Вместе с сестрой она день-деньской барабанила на пишущей машинке, а я резал и склеивал листы моей нескончаемой рукописи. Некоторые из них уже достигали нескольких метров в длину.

Правда, я едва не потерял своего научного покровителя. Некий высокопоставленный ученый, который посчитал себя обойденным, когда Улафа назначили директором палеоботанического отделения Национального музея, попытался лишить его этого поста и объявил моего друга сумасшедшим. Улафу пришлось сменить все замки на Дверях своего отделения, потому что его соперник повадился приходить туда по ночам и тайком уносить то гербарии, то важные документы. В газеты потоком пошли письма протеста. Как может Шведская королевская академия наук объявлять сумасшедшим совершенно нормального человека?

Шум, поднявшийся вокруг «войны ключей», вынудил Академию оставить Улафа на прежней должности. Взбудораженная общественность изъявила готовность собрать достаточно денег, чтобы оплатить услуги двух ведущих психиатров, которые должны были осмотреть жертву наветов. Популярный шведский писатель Вильхельм Муберг написал пьесу, в основе которой лежали события «войны ключей». Пьесу перевели на многие языки и поставили во многих театрах, в том числе и за «железным занавесом», в Москве.

Селлинга признали абсолютно нормальным, а через несколько лет, по представлению Шведской академии наук, наградили рыцарским орденом Шведской Северной Звезды.

Атаки на меня лично в шведской прессе постепенно сошли на нет, и вскоре в Швеции состоялся мой первый успех в качестве исследователя, писателя и кинооператора. Этот триумф тотчас же отразился эхом у меня на родине, где Норвежское географическое общество пригласило меня прочитать цикл лекций о путешествии на «Кон-Тики». По завершении лекций меня провозгласили почетным членом Общества и пригласили выступить в Норвежской академии наук. В первом ряду, неподалеку от короля Хокона, сидела моя старушка-мама и с ужасом ждала, что на ее сына набросятся недоброжелатели. Два крупных специалиста в области языка пообещали до начала заседания, что камня на камне не оставят от моей теории миграции. Я закончил выступление, но ни один из них так и не встал с места. Король выжидательно смотрел на них до тех пор, пока кто-то не сказал, вполне дружелюбно, что поскольку лектор согласен с тем, что полинезийский язык имеет отдаленные общие корни с языками Юго-Восточной Азии, у них нет возражений против теории миграции.

— Вы согласны со мной, профессор? — поинтересовался он у своего коллеги, эксперта по азиатским языкам.

Тот вскочил на ноги, выпалил: «Согласен» и снова сел.

Мама внесла посильный вклад в прозвучавший затем гром аплодисментов и гордо удалилась. Норвежский издатель Харальд Григ, первым опубликовавший полную версию «Кон-Тики», спешно принялся готовить второе издание. Я был на седьмом небе от счастья и не ведал, что тучи вновь сгущаются над моей головой.

В Париже я оказался из-за фильма о путешествии на «Кон-Тики». Директором ЮНЕСКО тогда был французский этнолог доктор Альфред Метро. Безусловный успех книги породил интерес китов киноиндустрии к нашей любительской кинопленке. Но чем больше нами интересовалась общественность, тем больше негодовали те, у кого в голове не укладывалось: что это за ученый такой, что не опубликовал ни единой серьезной работы, а уже обрел мировую известность? Между тем до издания моей научной рукописи оставалось совсем немного. Она лежала в виде груды листов в кабинете норвежского издателя Адама Хелмса.

Нью-йоркский просмотр неотредактированной версии фильма о путешествии «Кон-Тики» обернулся полным провалом. Президент Трумэн пришел в восторг от нашей экспедиции, что тут же отразилось на страницах американской прессы. «Нью-Йорк Таймс», журнал «Лайф» и прочие крупнейшие издания широко освещали это событие. Кинопродюсеры настояли, чтобы норвежское посольство организовало показ всех 800 футов неотредактированной любительской пленки для аудитории из потенциальных покупателей.

Это был какой-то кошмар. Перед самым отъездом в Перу я купил маленькую заводную кинокамеру с тремя съемными линзами в фотомагазинчике в Осло. Продавец за двадцать минут объяснил мне, как ею пользоваться, и на этом закончилось мое кинематографическое образование. На просмотре выяснилось, что половина пленки безнадежно повреждена водой, а остальное снято в режиме замедленной съемки. Больше всего это напоминало съемку из медленно движущегося поезда, который то и дело ныряет то в один тоннель, то в другой, причем оператор лежит в раскачивающемся гамаке. Редкие связные кадры то и дело перемежались ослепительными вспышками света, когда на экране с трудом различалась то пасть акулы, то бородатая голова, то грязная нога, то извивающаяся рыба.

Один за другим зрители выходили на цыпочках из зала. Время тянулось бесконечно медленно. В конце концов, в зале остались только я и один-единственный покупатель из компании РКО. Он предложил двести долларов за всю пленку в надежде, что из нее наберется достаточно приличных кадров на десятиминутный ролик для новостей. Сделка не состоялась.

Мне ничего не оставалось, как подавить разочарование. Вместе с приятелем, владельцем небольшого монтажного стола, я заперся в номере нью-йоркского отеля и принялся монтировать немой фильм. Мы не имели возможности посмотреть, что у нас получилось, поэтому как только мы склеили последние обрывки пленки, я выбежал на улицу, поймал такси и поехал в известный клуб «Путешественник» — я был самым юным его членом еще со времен возвращения с Фату-Хива. Никогда я не был так удивлен. В переполненном зале стояла гробовая тишина. Я сидел и изнывал от отчаяния — самые лучшие кадры оказались безвозвратно загубленными и отправлены в мусорную корзину. И вдруг раздались аплодисменты. На мне все еще висели долги за экспедицию, и я без размышлений подписал контракт с агентом по организации лекционных туров. Он предложил мне очень высокий процент при условии, что я сам буду оплачивать расходы на жилье и переезды. В течение следующих трех месяцев я исколесил все Соединенные Штаты и прочитал более ста лекций, сопровождавшихся показом фильма. В самолетах и железнодорожных вагонах я провел больше ночей, чем в постели дома. Из Нью-Йорка в Сан-Франциско, затем в Вашингтон, затем снова в Лос-Анджелес. Однажды из канадского города Торонто мне пришлось срочно лететь в Читтанугу, штат Теннесси, и мой заработок за вычетом дорожных расходов составил целых семь долларов — и это при том, что за лекцию платили не меньше двухсот!