Бо Грёнбек - Ханс Кристиан Андерсен

Сказки

Даже не написав ни одной сказки, Андерсен был бы писателем, известным в свое время во всей Европе, писателем, которого читают и в наши дни, во всяком случае в Дании. Но сказки стали венцом его творчества. Ирония судьбы, потому что жадный до славы писатель поначалу не подозревал, что именно они дальше всего разнесут по свету его имя.

Мысль пересказывать народные сказки и писать в том же жанре ни в коей мере не была оригинальной — европейские писатели занимались этим уже более ста лет; в Дании, например, его старшие современники Эленшлегер и Ингеман. Почему бы молодому честолюбивому писателю не попробовать то же самое? Ведь он всегда любил этот вид фольклора. Собственно, кто мог быть ближе к нему, чем он, ребенок из народа? Первую попытку он сделал еще в 1829 году сказкой «Призрак», которая заключает сборник стихов, выпущенный к новому, 1830 году. «В детстве я больше всего любил слушать сказки, — пишет он в виде предисловия, — почти все еще живы в моей памяти, а некоторые из них известны очень мало или совсем неизвестны; я пересказал одну, а если ее хорошо примут, я возьмусь и за другие и когда-нибудь создам цикл детских народных сказок». Но Мольбек и другие рецензенты не рекомендовали автору продолжать в том же духе, и их можно понять, зная неуверенный стиль и то и дело встречающиеся в ходе рассказа и плохо подходящие к народной сказке цитаты из обширного круга чтения Андерсена и ссылки на различные литературные явления.

Вероятно, он и сам это чувствовал; во всяком случае, он пока что положил свои планы на полку. Но к новому, 1835 году, уже почти закончив «Импровизатора», он снова вернулся к сказкам. «Сейчас я начинаю несколько детских сказок, — писал он в первый день нового года своей приятельнице, — видите ли, я хочу попытаться завоевать молодое поколение!» Через месяц он сообщил то же самое Ингеману, добавив: «Я написал их так, как рассказывал бы ребенку». Это было совершенно новое и оригинальное исходное положение. Откуда у него возникла такая мысль, нигде прямо не говорится, но Эдвард Коллин в своей книге об Андерсене ясно припоминает, как писатель часто развлекал детей в семьях, где регулярно бывал, рассказывая им «истории, которые он либо сам тут же придумывал, либо брал из известных сказок; но рассказывал ли он свое или пересказывал, манера изложения была столь исключительно его собственная и живая, что она восхищала детей. Его самого забавляло, что он может дать своему юмору такой свободный выход, рассказ не умолкал, богато приправленный знакомыми детям оборотами речи и фактами, которые туда подходили. Даже самую сухую фразу он мог сделать живой; он не говорил: „Дети сели в повозку и поехали“, а: „Ну вот, уселись они в повозку, до свидания, папа, до свидания, мама, кнут щелк, щелк, и покатили. Эх ты, ну!“ Тот, кто потом слушал, как он читает свои сказки, лишь очень слабо представлял себе своеобразный успех подобной декламации в детском кругу». Коллин дает понять, что именно успех Андерсена у детей — да и у взрослых — способствовал признанию его первых сказок.

Таким образом, Андерсен нашел философский камень там, где меньше всего ожидал. Он очень любил детей, но вовсе не собирался становиться детским писателем, и все же именно маленькие читатели подсказали ему ту необычную форму повествования, которая для него лучше всего подходила, и открыли ему дорогу к славе.

Но одно дело — рассказать историю живым, присутствующим слушателям, а другое — сформулировать ее письменно. Собираясь впервые издать сказки, он столкнулся с большой трудностью: как перевести живость устного рассказа в написанные слова. Ему нужно было создать новый письменный язык. Триумф его гения состоял в том, что это ему удалось. И удалось сразу. Первый же сборник сказок, вышедший весной 1835 года, означал — хотя Андерсен не подозревал об этом — поворот в его творчестве и поворот в истории датской прозы.

Он победил дважды: без колебаний ввел в печать разговорный язык со всеми его непоследовательностями в логике и синтаксисе и искоренил все слова и выражения, особенно абстрактные, которые употребляются только взрослыми, сделав язык простым и конкретным. Насколько основательно он работал, можно увидеть, сравнив «Призрак» 1829 года с его переработанным вариантом «Дорожный товарищ» 1835-го.

В первый же год он выпустил сразу два сборника сказок, но, к сожалению, нельзя сказать, что копенгагенская критика оценила это новое литературное начинание. Широкоизвестный и респектабельный «Ежемесячник литературы» не уделил им ни строчки, а из двух рецензий на сказки в других местах в одной говорилось, что пытаться передать письменно живой устный рассказ невозможно, другой утверждал, что, хотя сказка «Цветы маленькой Иды» очень мила, а «Огниво» довольно остроумно, детям, собственно, не стоит давать в руки подобное чтение; через сказки им никоим образом не сообщались полезные знания о природе и человеке; сказки только наполняют их воображение фантастическими представлениями. А в сказках г-на Андерсена дети тем более напрасно будут искать вдохновения. «Никто ни на секунду не возьмется утверждать, что у детей обостряется чувство приличия, когда они читают про принцессу, едущую во сне на спине у собаки в гости к солдату, который ее целует, а потом она сама, проснувшись, рассказывает об этом красивом происшествии, как об „удивительном сне“; или что у них обостряется чувство порядочности, когда они читают про крестьянку, которая в отсутствие мужа сидит за столом вдвоем с пономарем… или что обостряется уважение к человеческой жизни, когда они читают о том, как большой Клаус убил свою бабушку, а маленький Клаус — его, словно быка зарезал на бойне. Сказка о принцессе на горошине кажется автору этих строк не только неделикатной, но даже непростительной, поскольку ребенок может сделать из нее ложный вывод, будто столь высокая дама всегда должна быть такой чувствительной».

Ингеман был менее строг, но считал, что Андерсен мог использовать свое время с большей пользой, и он был не одинок в своем мнении. Но существовали и более трезвые взгляды. Уже самый первый сборник сказок заставил Х.К. Эрстеда произнести известные слова, что если «Импровизатор» сделал Андерсена знаменитым, то сказки сделают его бессмертным. А Хейберг, к удивлению автора, поставил их значительно выше романов и заявил, что именно сказки создадут писателю величайшее имя в литературе.

Андерсен не знал, кому верить. Он, конечно, считал, что критика глупа. Но и остальные тоже ошибаются. Сказки казались ему чистым развлечением, милыми пустяками, не имеющими особой литературной ценности. Вовсе не ими он собирался завоевать свои лавры. Но раз уж дети их охотно читали, а ему самому нужны были деньги, и к тому же ему нравилось сочинять сказки, то почему бы не издавать еще? Так он и делал в ближайшие годы, когда не был занят другими и, по его мнению, более важными делами, такими, как романы и пьесы.