Фернандо Пессоа - Книга непокоя

Майор в отставке – это мой идеал. Так жаль, что я не могу быть вечно всего лишь майором в отставке.

Жажда быть совершенным оставила во мне бесполезную печаль.

Трагическая пустота жизни.

Мое любопытство – сродни дроздам.

Коварная тоска закатов, робкое оснащение утренних зорь.

Давайте посидим здесь. Отсюда видится больше неба. Есть утешение и огромное расширение в этой звездной вышине. Меньшую боль причиняет жизнь, когда видишь ее; чувствуем возле своего лица, горячего от жизни, мановение легкого веера.

Человеческая душа – это жертва боли, такая неизбежная, она страдает от боли, причиненной мучительной неожиданностью, хотя и должна была бы ее ожидать. Тот человек, что всю жизнь говорил о непостоянстве и об изменчивости женщин как о чем-то естественном и типичном, испытает потрясение, столкнувшись с предательством в любви – как будто бы всегда руководствовался догмой или ожиданием верности от женщины. И другой, считающий все пустым и бессодержательным, сделает внезапно горькое открытие, что все, написанное им, – ничто, что бесплодны его попытки наставлять, что ложно его кажущееся общение при помощи чувства.

И это не оттого, что люди, с которыми эти и другие подобные несчастья происходят, были не вполне искренни в том, что говорили или что писали, в тех беседах или книгах, в каких эти несчастья были заложены заранее. Искренность рассудочных утверждений – ничто перед естественностью спонтанных эмоций. Все мы одинаковы в способности ошибаться и страдать. Не испытывает боли только тот, кто не чувствует; и самые высокие, самые благородные, самые предусмотрительные – те, кто страдает от предвиденного и пренебрегаемого. Вот это и зовется Жизнью.

Обычная жизнь всегда казалась мне самым неудобным видом самоубийства. Действие всегда означало для меня жестокий приговор несправедливо осужденной мечте. Влиять на внешний мир, изменять что-то, перемещать, влиять на людей – все это представлялось мне какой-то субстанцией, более туманной, чем субстанция моих мечтаний. Ничтожество, присущее всем формам действия, было с самого детства одной из любимых мною единиц измерения моего равнодушия, вплоть до равнодушия к самому себе.

Действовать – это оказывать сопротивление самому себе. Оказывать влияние – это выходить из дома.

Я всегда размышлял над тем, каким абсурдом является – там, где существующая реальность представляет собою лишь серию ощущений, – наличие таких запущенно-простых вещей, как торговля, промышленность, социальные и семейные отношения, – прискорбно невразумительных перед внутренней установкой души, хранящей идею истины.

Мое воздержание от общения с внешним миром порождает, среди прочего, одно любопытное психическое явление.

Воздерживаясь полностью от действия, проявляя равнодушие к Вещам, я достигаю видения внешнего мира, когда рассматриваю его совершенно объективно. Не имея интереса или цели изменить его, я его не меняю.

И так достигаю…

Если бы даже я хотел сотворить…

Единственное истинное искусство – это искусство построения. Но современная среда делает невозможным появление качеств, необходимых для построения – в нашем духе.

Поэтому развилась наука. Единственная вещь, в которой есть построение, – это машина; единственные аргументы, в которых есть логика, – аргументы математические.

Возможность создавать нуждается в точке опоры, в костылях реальности.

Искусство – это такая наука…

Ритмически страдает.

Не могу читать, потому что моя критика, чересчур горячая, обнаруживает только дефекты, несовершенства, возможности улучшения. Не могу мечтать, потому что чувствую мечту так живо, что сравниваю ее с реальностью, и так вскоре чувствую, что она нереальна; и так ее ценность исчезает. Не могу заниматься невинным наблюдением за вещами и людьми, потому что жажда углубить это наблюдение неизбежна, и, поскольку мой интерес не может без нее существовать, он или умирает на ее руках, или иссякает […]

Не могу заниматься умозрительными метафизическими построениями, потому что знаю прекрасно, что все системы являются доказуемыми и умозрительно возможными; и для того, чтобы любить интеллектуальное искусство построения систем, мне недостает возможности забыть, что цель метафизических спекуляций – поиск истины.

Без счастливого прошлого, память о котором делает существо счастливым, без единой вещи в настоящем, которая бы меня радовала или интересовала, без мечты или предположения о будущем, отличном от этого настоящего, или о другом прошлом, – я покоюсь в моей жизни, сознающий призрак из некоего рая, где никогда не был, труп, порожденный моими надеждами на то, что могло бы быть.

Счастливы те, кто остается цельным в своем страдании! Те, кого тоска гнетет, не внося в душу раздора, кто верит, хотя бы в неверие и может сидеть на солнце, не размышляя при этом.

Отрывки одной автобиографии

Вначале занимали меня метафизические спекуляции, потом научные идеи. В конце концов меня привлекли… социологические. Но ни в одной из этих стадий моего поиска истины я не встретил надежности и облегчения. Читал немного, – заинтересовавшись той или иной проблемой. Но и в том немногом, что я читал, столько противоречивых, одинаково обоснованных, одинаково вероятных, основанных на определенном подборе фактов теорий утомляло меня. Если бы я поднял от книг свои усталые глаза или если бы мои размышления увели бы в сторону внешнего мира мое взволнованное внимание, я бы видел только одно, опровергающее весь мой опыт чтения и размышлений, срывающее, один за другим, все лепестки идеи усилия: бесконечную сложность вещей, громадную сумму… многословную непостижимость самих немногих фактов, которые, если бы мы могли их постичь, были бы необходимы для развития науки.

Отвращение от того, что я ничего для себя не обнаружил, пришло ко мне постепенно. Я не нашел ни оснований, ни логики, только скептицизм, даже не искавший логики. О том, чтобы излечить себя от этого, я не думал – почему я должен был излечиваться от этого? И что тогда было бы здоровым существом? Разве я был уверен, что это состояние души должно было быть отнесено к болезни? Кто может подтвердить, что болезнь не была более желательной, или более логичной, или более… чем здоровье? Состояние здоровья предпочтительнее, для чего же я был больным, как не для того, чтобы им быть, и, если я им был, зачем же идти против Природы, которая для какой-то цели, если она ее имеет, захотела, чтобы я был болен?

Никогда не встречал убедительных аргументов, за исключением аргументов в пользу бездеятельности. День за днем, более и более проникало в меня сумрачное сознание моей бездеятельности отрекающегося. Искать способы бездеятельности, избегать любого усилия в жизни, любой социальной ответственности – я изваял на этом… задумчивую статую моего существования.