Евгений Стеблов - Против кого дружите?

Авторитетные закройщики в дипкорпусе рекомендовали английский силуэт как самый безопасный – на все времена. Строгий английский силуэт, чуть ниже колена, на ленинградском ватине. На спину – двойной ватин. Спина должна быть в тепле. Я согласился. Все равно они сделают как умеют, как привыкли. И о голове пришлось позаботиться. Плешивенькая заячья ушанка теперь не к лицу, не годится. Закройщики подсказали ондатру. Ондатра не подвернулась. Тогда они разрешили нутрию – на худой конец. Справил нутрию. Тоже из того же отряда. Семейство крысиных, отряд грызунов. Их теперь даже едят, нам тоже в гостях раз подсунули, обманули. Нежнейшая на вкус курятина нутрия, а как задумаешься – противно с непривычки.

Но шапка важная получилась, с лоском, только волосатая излишне. Приходится причесывать ее перед выходом. Иначе глаза застит, когда на лоб надвинешь. Я лоб ветру не подставляю – прячу. Слабое место, фронтит, хроническое воспаление лобных пазух. Перебузил в студенчестве разгоряченный, с непокрытой головой – на всю жизнь память. Да, джинсы тоже придется снять, исключить. Такое пальто с джинсами – несуразица, «моветон».

Ну вот и готов новый образ. Облачился и первым делом отправился в Старый сад. Пускай полюбуются. Там многие меня с детства помнят, когда еще на городских бульварах, случалось, прививали ребятишкам хорошие манеры. Одинокие пожилые дамы содержали группы для прогулок и обучения иностранным языкам. Группы были немецкие, французские, английские и испанские. Дамы были интеллигентные, полуинтеллигентные и неинтеллигентные, но обязательно добрые. Недобрые не выдерживали. Родители приводили меня к француженке в Старый сад на весь день, с термосом и бутербродами. Я съедал бутерброды, выпивал сладкий чай и возвращался домой с хорошими манерами и содранными коленками. Из французского ничего не усвоилось, не пригодилось. Пожалуй, только «моветон» («дурной тон»), «пардон» («простите») и «се ля ви» («такова жизнь»). Впрочем, нет. «Се ля ви» – это не в детстве, это я потом, позже схватил. Не помню где. В Бухаресте, возможно. А во Франции я все еще не был.

Я много где не был. И в Старый сад тогда не попал, когда хотел себя показать тем, кто знал меня с детства. Затворено оказалось, пусто – санитарный день. Не случился триумф. Сколько ни слонялся в толпе по Большому проспекту, никто не оценил во мне перемены, сдвига, перспективы нового образа.

Естественно, они не знают обо мне ничего. Воспринимают внешне, как есть, словно я родился в ратиновом пальто, наподобие дяди Илюши. Да ведь и он не родился таким. Просто очень давно сшили ему и никто не помнит его другим. Может, и сам он себя другим не помнит или не хочет вспоминать.

Дядя Илюша, еще живой крепкий старик, заходит домой только ночевать, остальное время проводит в Старом саду. Всегда бодрый, подтянутый, общительный. Много шутит, угощает детей и женщин конфетами. У него всегда для этой цели приготовлен специальный кулек. Дядя Илюша ничего не читает смолоду по причине контузии – травмы зрительного нерва. Радио слушает. Целый день на воздухе, только кушать отмечается по специальному пропуску в закрытую столовую от какого-то ведомства. Дома ничего не готовит, не ест. Воду для питья кипятит в комнате на электроплитке. На кухне газом не пользуется, чайника не оставляет. Боится – соседи отравят. Двери запирает всегда. Туалетом пользуется, когда все спят. Много повидал на своем веку, но об этом молчит. Трех жен пережил. Не унывает. Мужскому обществу предпочитает женское. Особенно отличает матерей-одиночек. Некоторых приглашает в ресторан. Имеет средства для поощрения. Однако совершенно бывает выбит из колеи, если не удается приобрести вовремя календарь настольный с переворачивающимися листками для записей. Слабость свою объясняет долголетней привычкой к кабинетной работе замдиректора «по географии». Одним словом, темнит дядя Илюша. Но тянется из последних сил к природе, к Старому саду.

Надежная вещь – ратиновое пальто. Может пережить человека, если не порвут где-нибудь в толчее. Да дело совсем не в пальто… Минует сезон, посыплем пальто нафталином, спрячем до следующих холодов. Дело во мне. Чего уж кривить душой…

Летом на даче сижу в неглиже на террасе, ем клюкву с сахаром из дуршлага, размышляю. Вдруг как побегут люди к озеру всей деревней. Зовут. Как был, с дуршлагом, в неглиже, побежал с ними. Возле купальни, на берегу, на песочке, на самом краешке, вытащили, посадили синей спиной к нам утопленника. Рассматривают. Догадываются, предполагают, следствия ждут. Приехало следствие. Подвыпивши малость, но в форме. Встал вопрос: увозить или не увозить? Закрывать дело или передавать выше? Утопление или убийство? Рана на голове случайная или умышленная? До темноты простояли. Я замерз в неглиже. Клюквой оскомину набил. Стоял, пока не разогнали. Смотрел ему в спину… Ночью спал плохо, а наутро с первой же электричкой к жене в город помчался. Глупые наши ссоры!

С женой часто ссорился первое время. Поначалу поссоримся, хлопну дверью, нырну через дырку в Старый сад, помаюсь под вязами, покурю, куплю цветов на углу – и обратно. Блям-блям-блям… Звоню в дверь, прошусь на постой. И все как прежде. До следующей ссоры. Дальше – больше. Обида больше. Повадился в баню бегать, благо близко. Как поцапаемся, созваниваюсь с друзьями – и за вениками… Помоемся, попаримся, пивка выпьем, побалагурим – отведем душу. Домой приду поздно, лягу отдельно, не пристаю. Держусь до последнего, до рассвета. С рассветом не выдержу – дам слабину… И все как прежде. До следующей ссоры. Бывало, на неделе по нескольку раз парился.

С годами стал поглядывать по сторонам. Приметил в старом саду студентку с конспектами. Рассказывал ей о садах Гранады, мавританских дворцах, о корриде и севильской табачной фабрике, на которой, по преданию, работала Кармен. Я тогда в Испанию готовился по туристической. Рассказывал, и глаза ее казались мне такими чистыми, как мои помыслы. Хотелось рассказывать ей обо всем и еще о многом… Однако однажды студентка пришла в Старый сад не с конспектами, а с окоченевшим арабом. Прохохотала с ним по аллеям и в оранжерею за руку потянула…

Они не видели меня. Я их видел через подталину в заиндевевшем стекле. Они целовались под пальмами во влажной духоте натопленной оранжереи, куда француженка приводила нас греться всей группой с термосами и с бутербродами, и мы тайком от нее мочились с мороза в кадушки под тропические пальмы.

Зачем я рассказывал о Кармен этой акселератке с конспектами? Лучше бы построил сыну двухмачтовый парусник с резиновым моторчиком, как обещал! А то, чего доброго, так и помрешь, уткнувшись в телевизор, или, того хуже, не заметишь, как сын вырос… Вон у испанцев: чуть что – фиеста! Как стемнеет, так карнавал… Французы тоже большие шутники… Пожалуй, и нам всей семьей в цирк стоит сходить! Или на абонемент в бассейн записаться!..