Борис Кремнев - Бетховен

Угрюмо начало его. Из печального, возглашающего аккорда духовых возникают в басах отдаленные и сдержанные голоса виолончелей и альтов. Чуть слышен и немногословен их напев, сумрачна мелодия, скупая, лаконичная, состоящая только лишь из нескольких нот, сдвинутых вплотную друг к другу.

Тяжелая поступь басов становится уверенней. Вступают вторые скрипки. Они подхватывают все ту же суровую и монотонную мелодию. Но в ее скорбное одиночество вплетается новый голос. Альты и виолончели запевают новую песнь – нежную и задушевную. Словно юный побег обвил старый, иссохший ствол и, ярко зеленея, пополз по бурой, изборожденной временем коре. Он пока еще слаб и робок, этот росток, но будущее за ним. Чем дальше, тем больше крепнут его силы. С каждой новой вариацией – в аллегретто композитор широко использовал излюбленную им вариационную форму – исподволь и постепенно редеет мгла.

Нарастает звучность. Ярче разгораются краски. Все шире и щедрее используется богатейшая оркестровая палитра. Крепчают свежие голоса. Чист и светел напев первых скрипок. Прозрачна и нежна мелодия гобоя. С мягкой мечтательностью звучат задумчивые голоса кларнета и фагота.

Теперь звуки разрослись, раздались, потянулись ввысь, раскинулись вширь. Будто крона дерева пышно распустилась и вольно шумит листвой на легком ветру.

Но то и дело врываются иные голоса – резкие и беспощадные голоса труб. Трубы интонируют первую тему, суровую и неумолимо печальную. Скорбным одиночеством по-прежнему веет от нее, от ее тяжелой и грозной поступи.

Оттого на всем аллегретто, как бы ни светлели его краски к середине, как бы умиротворенно, почти идиллически ни звучал его конец, лежат отблески печали и скорби. Это дало основание многим музыкальным писателям ассоциировать музыку аллегретто с траурным шествием.

Картина траурного шествия нарисована Бетховеном, как известно, в Третьей, Героической, симфонии. Ее вторая часть – похоронный марш. И хотя средний эпизод похоронного марша мажорен, хотя он пронизан оптимизмом и содержит призыв не вешать голов, завершается похоронный марш так же, как и начался, – глубокой скорбью.

Вторая часть Третьей симфонии глубоко трагична. В ней композитор изобразил победу смерти над жизнью.

Вторая часть Седьмой симфонии драматична. В ней побеждает не смерть, а жизнь. И хотя начало аллегретто окутано беспросветным мраком, а все, что есть живого, сжато льдами, жизнь шаг за шагом берет свое. Брезжит рассвет, а вместе с ним к скованной печалью и скорбью земле приближается живительное тепло.

Так прихваченное морозом и, казалось, погибшее дерево под умными, работящими руками человека и под лучами солнца начинает оживать, пускает ростки, покрывается первым цветом, пусть еще робким и хилым, но уже сулящим плоды.

Буйное цветение жизни, неуемная радость бытия запечатлены в остальных частях Седьмой симфонии. Они проникнуты ощущением ясного, необъятно-огромного счастья. Это угадывается уже во вступлении к симфонии – величественном, преисполненном мудрого спокойствия, сосредоточенности, эпического размаха. Оно воистину колоссально, это вступление, не имеющее равных среди других симфоний Бетховена.

Поражает и приводит в восторг удивительно изобретательный и гениально простой переход от вступления к первой части. Всего, лишь одна нотка, словно паря в вышине, звенит, дробится на части и обратил неспокойно пульсирующую ритмическую фигуру. Из нее пробивается на свет основная тема первой части, бурливая, неугомонная, с дерзкой отвагой рвущаяся вперед. Подхваченная могучим взмахом оркестра, она, торжествуя, главенствует над всем.

Это музыка, напоенная солнечными лучами и излучающая солнечное тепло. Но свет и тепло ее не располагают к неге. То не знойный полдень, когда все изнемогает в ленивой истоме. То ясное утро, бодрящее и освежающее. Оно полно молодых, нерастраченных сил, и оно несет молодость и силу. Человек счастлив, но счастье его не тихое и безмятежное. Это бурное, непоседливое счастье, ищущее свершений и находящее их, – счастье великих дел.

Как бы резвясь и играя, титан ворочает глыбами, шутя подбрасывает в воздух громады утесов и, упоенный жизнью, шумно радуется тому, что мускулы его не слабеют, а наливаются силой.

Легким, шаловливым ветерком проносится третья часть – престо. Это типичное бетховенское скерцо, воздушное, подвижное, веселое. Оно неудержно мчится, искрясь юмором и сверкая шуткой, пока его бег вдруг не обрывается. На пути встал серединный, медленный эпизод – трио. Оно ярко контрастирует с быстрым престо своей торжественной и величавой приподнятостью. Словно горный обвал, обрушившись с грохотом, преградил дорогу потоку.

Но все, что движется, сильнее неподвижного. Поток пробил себе путь, и вот уже он вновь несется, непобедимо свободный и радостный.

Упоение жизнью достигает необъятного размаха в четвертой, финальной, части симфонии. Она – апофеоз радости, звонкой, размашистой, необузданной. Ее музыка пьянит и ослепляет, столько в ней хмельного веселья и яркого буйства красок. Здесь царствуют танец – огневой, темпераментный, – и движение, напористое, безостановочное, не знающее ни удержу, ни границ. Лишь под самый конец оно вдруг замирает. Трагически звучащие вопросы сотрясают оркестр. Сомнение, набросившись на радость, пытается сглодать ее. Но жизнь и счастье неодолимы. Их бурным торжеством завершается Седьмая симфония.

Прославляя жизнь, она неразрывно связана с народной жизнью. Не случайно именно в этой симфонии Бетховен щедро использовал народную песню. Немецкие, австрийские, славянские, венгерские народные напевы и танцы, чудодейственно преображенные рукою гения, вошли в произведение и органически сплелись в его художественной ткани.

Почти одновременно с Седьмой закончена Восьмая симфония.

Ничто столь не различно меж собой, как эти два творения. Монументальная, потрясающая грандиозностью своих масштабов и обобщений Седьмая и обаятельная, камерно уютная Восьмая. Широкая, размашисто написанная картина современной народной жизни в Седьмой и улыбчивый взгляд в прошлое в Восьмой. Она – мгновенно схваченный и филигранно выписанный в мельчайших деталях милый лик ушедшей юности.

Здесь неожиданно оживает чудесный гайдновско-моцартовский менуэт, полный изящества и прелести, сызнова занявший то место, которое у него отняло скерцо.

Здесь в очаровательном аллегретто,на легком и прозрачном фоне метронометрического маятника, бойко отсчитывающего такт, скрипки, беспечно пританцовывая, напевают задорную песенку, острую и своеобразно неповторимую как по мелодии, так и по причудливому ритмическому рисунку.