Записки адвоката. Организация советского суда в 20-30 годы - Николай Владимирович Палибин
Обвинение по этому делу поддерживал прокурор Кузнецов. В ту же сессию суда он поддерживал обвинение против группы активистов, красных партизан эпохи гражданской войны, которые с вечера ходили пьяные по станице вместе с местной акушеркой, вымогали самогон и закуску: огурцы, редьку, лук… Один из них во время этой прогулки «изнасиловал» акушерку. И прокурор предъявил всей компании обвинение в «массовых беспорядках», предусмотренных одним из пунктов 58-й статьи. Пункт этот указывал на разрушение толпой железнодорожных путей, погром общественных зданий и т. п. Прокурор насчитал за подсудимыми «массу преступлений» – у одного взяли огурцы, у другого свеклу и т. д. – и подвел их под статью 58 УК, помещенную в главе о контрреволюционных преступлениях. Вместе с ним в качестве общественного обвинителя выступал на суде и начальник политотдела машинно-тракторной станции (МТС). Как правило, эти люди были поставлены органами ГПУ и часто носили форму этой организации.
И вот «представитель государственной власти» – прокурор – и начальник политотдела МТС выступали в суде вместе и придавали делу политический характер, поскольку «массовые беспорядки» происходили во время «подготовки к весенней посевной кампании» и могли, по их мнению, сорвать это государственной важности дело. Суд согласился с ними и вынес смертный приговор.
Были в станице и другие грабежи: уводили ночью у крестьянина корову (кое у кого коровы еще оставались), и семья обрекалась на гибель. Тогда крестьяне стали ставить своих коров на ночь в комнате рядом с постелью.
Время шло, я с трудом уже подымался по трехступенчатому порогу своей квартиры, а надежд впереди не было никаких. Шесть серебряных столовых ложек, один половник и две небольших серебряных ризы с икон – это и был весь мой капитал. Его нужно было отвезти в «Торгсин» и там обменять на хлеб. Отправляюсь в Армавир. На витрине «Торгсина» свиное сало толщиной в две ладони, копченые рыбцы, белая пшеничная мука, сахар, крупы разные, сливочное масло, сыр, шоколад, конфеты, печенье, рыбные консервы, омары, колбасы разных видов и фасонов – все в огромном разнообразии и количестве, как при старом режиме. Во дворе магазина оборванная толпа с исхудалыми лицами зеленого, серого и коричневого цвета. То и дело какого-нибудь упавшего от изнеможения человека вытаскивают и волокут из толпы, обшаривая карманы. Я получил полтора пуда кукурузной муки, оказавшейся горькой, два кило сахара и килограмм постного масла. По ценам старого режима все это едва ли стоило полтора рубля.
В армавирском коллективе защитников меня соблазнили хорошей оплатой и командировками, и я отправился с «агитационной группой» по колхозам для популяризации нового закона о хлебопоставке, запрещающего так называемые «встречные планы». Эта «общественная работа» входила в обязанности коллективов защитников. Кроме того, мне обещали, что меня будут кормить на МТС.
«Агитационная бригада» наша состояла из парторга – молодого армянина, парикмахера с одними тупыми ножницами без бритвы и без машинки, для «обслуживания» колхозников, двух подозрительной профессии девиц-комсомолок, гармониста и юриста (т. е. меня). Мы по вечерам обходили степь, таская с невероятным трудом пудовики грязи на ногах, и останавливались около костров, на которых колхозники после тяжелого трудового дня варили какую-то кукурузную похлебку, пустую, без жиров и мяса.
Для меня это был тяжелый труд. Девицы под гармошку пели, осипшие и охрипшие: «Мы железным конем все поля обойдем…», парикмахер подравнивал кое-кому чересчур длинные волосы, а я брехал про новый закон. Вернувшись со степи, мы получали на квартире кукурузную кашу с подсолнечным маслом и ложились спать на грязной соломе на полу. Очень быстро у меня завелись вши. А хлеба не ели ни мы, ни колхозники.
В эту поездку я видел особенно пострадавшие и положительно вымершие станицы: Прочноокопскую, Дондуковскую и Гиагинскую. По возвращении из поездки парторг дал в газету «Армавирская правда» описание «работы» нашей бригады, которую колхозники встречали с энтузиазмом, благодарили мудрое правительство и лично тов. Сталина за новый закон, обещая выполнить все задания на 100 % и в срок. Но у меня впечатление сложилось иное: мне казалось, что они с удовольствием взяли бы оглобли и с энтузиазмом перебили бы всех нас.
Вернувшись в Армавир, я видел, как на базаре стояла какая-то женщина, ярко нарумяненная, с черными усами и волосами, растущими из ушей и из ноздрей, и держала в руках кошелку, накрытую тряпкой. Люди подходили и заглядывали с любопытством и страхом. Заглянул в кошелку и я: там лежала «человечина», и я ясно увидел исхудавшую, сморщенную женскую грудь с соском.
– Неужели люди покупают и едят?
– Нет, – ответил мне один из стоявших, – покупают и делают котлеты, а затем продают.
Женщина эта была на базаре «мясным ларьком».
Как-то возвращался я домой ночью поездом «Максим Горький». В вагонах нары в три яруса и полная темнота. Вдруг кто-то стал ругаться, так как на него с верхней полки что-то потекло. Чиркнули спичку, зажигалку – оказалось кровь. Подняли тревогу. На верхней полке лежала женщина, и у нее была отрезана и унесена голова. Спутницы ее рассказали, что у убитой были коронки на передних зубах, цветом похожие на золото, но не золотые. И, видимо, кто-то решил обменять их в «Торгсине» на продукты. Кажется, убийцу поймали. Он так и не успел спрыгнуть с поезда. Голова убитой была у него в мешке.
С вокзала я двинулся в правление нашего районного коллектива защитников, где давно уже не был, так как жил в другой станице. Когда я открыл дверь, то увидел следующее: на полу грязная, немытая посуда, обрывки газет и бумаг, дела свалены в кучу в углу, грязная скомканная постель, на письменном столе рваные ботинки и печати коллектива, все в пыли, в грязи, повсюду удушливый сладкий смрад
