Станислав Зарницкий - Боттичелли

Письмо Лоренцо тотчас же стало известно всей Флоренции и привело в изумление тех его друзей, которые не были посвящены в тайну этой опасной поездки. Теперь к опасению за судьбу города присоединился страх за жизнь Великолепного. Его смерть означала бы большие перемены в городе и, возможно, повредила бы флорентийцам не меньше, чем вторжение врагов. Существовала опасность того, что, воспользовавшись отсутствием правителя, его скрытые противники могут восстать и захватить власть в городе — ведь такое не раз случалось в прошлом. И тогда им, его сторонникам, придется худо; в лучшем случае им грозит изгнание. Тогда и Сандро припомнят его фреску!

Город затих в напряженном ожидании. Как поведут себя противники рода Медичи? На чьей стороне может оказаться Томмазо Содерини, в руках которого внезапно оказалась фактическая власть? Но, видимо, весть о том, что Лоренцо решил пожертвовать собою ради безопасности Флоренции, оказалась эффективнее всех полицейских мер. Граждане ожидали, чем может закончиться граничащая с безрассудством миссия Лоренцо. Академия теперь не собиралась: боялись вызвать кривотолки в городе и тем самым повредить Великолепному. Нужно было соблюдать максимум осторожности. Сандро, однако, регулярно навещал своих друзей, чтобы узнать, нет ли у них новостей от Лоренцо. Беспокойство охватило и его.

Из редких писем, которые Великолепный направлял своим друзьям, можно было узнать, что он, по крайней мере, жив и здоров. 18 декабря его официально принял король Фердинанд. Теплой эту встречу назвать было нельзя — легко предположить, как был удивлен король, увидев перед собою человека, которого он должен был пленить и передать Сиксту. Узнав о появлении Лоренцо в Неаполе, римский понтифик уже обратился к Фердинанду с требованием арестовать Лоренцо и немедленно отправить его в Рим. Однако Фердинанд не спешил удовлетворить желание папы. Смелый поступок Великолепного ошеломил его. Оказывается, и сейчас еще есть люди, способные пожертвовать своей жизнью ради блага отечества! Может быть, стремление узнать, что же побудило Медичи на столь безрассудный поступок, пересилило в короле желание услужить Сиксту. Их встречи стати более частыми; теперь они говорили о многом, а не только о политике. В этом и был расчет Лоренцо.

Походило на то, что после каждой встречи уважение Фердинанда к своему пленнику росло. После этого сообщения писем от Лоренцо долго не поступало. И хотя его друзья, оставшиеся во Флоренции, стремились убедить себя и других, что все окончится благополучно, души их были неспокойны: жизнь Лоренцо продолжала висеть на волоске. Даже если король не убьет его и не выдаст папе, он может продержать его в почетном плену до лета, когда возобновятся военные действия. Тогда Лоренцо станет заложником.

Томмазо Содерини бдительно следил за обстановкой в городе. Опасения, что он воспользуется отсутствием Лоренцо и окончательно приберет власть к рукам, похоже не имели под собой основания. Содерини оказался незлопамятным: он простил Великолепному, что тот под благовидными предлогами стремился держать его подальше от городских дел. Все же правитель положился именно на него, когда пришел час серьезных испытаний. Это доверие искупало многое. Как только Томмазо получал вести о Великолепном, он спешил поделиться ими не только с Синьорией, но и с друзьями Лоренцо; те же в свою очередь сообщали ему все, что доходило до их слуха из Неаполя.

И все-таки политика не могла удержать их от ученых занятий. Опасаясь, что их могут осудить за увлечение языческой философией, они переключились теперь на изучение Данте, которое не сулило никаких осложнений. Кристофоро Ландино собирался издать полный текст «Божественной комедии» — предприятие, которое вряд ли можно было осуществить без помощи его ученых друзей. Нужно было сверить множество списков поэмы, устранить то, что не принадлежало великому поэту, прокомментировать неясные места, раскрыть все аллегории и намеки. По их замыслу, то новое издание должно было стать непревзойденным в веках. Сандро тоже был втянут в это предприятие: его попросили сделать рисунки для гравюр, которые должны были украсить книгу. Вместо того чтобы заниматься живописью, он теперь целые дни проводил над изучением поэмы своего бессмертного земляка или же пропадал у друзей-философов — больше всего у Полициано, который разъяснял непонятные для него места. Без этого он не мог начать работу.

Вчитываясь в строки бессмертной поэмы, он начал понимать, что Ландино взвалил на него непомерную ношу, а он по своему незнанию взялся пройти путем Данте. Споткнулся он где-то посреди «Чистилища» — дальше следовал подъем, приближающий к «Раю», но он остался для него таким же закрытым, как для язычника Вергилия. Весь смысл бесед, которые вел Данте с Беатриче и встречающимися ему душами праведников, все это переплетение сфер, единая точка с нисходящими от нее лучами, были по силам лишь изощренному геометру, но не живописцу. Вероятно, можно было бы просто обойти эти сложности. Так поступили бы многие, но не Сандро — ему нужно было разобраться в тонкостях, дойти до сути. Наряду с Платоновыми диалогами и трудами комментаторов на его столе появляются, на радость Мариано, сочинения божественного содержания. Рисует он мало, от заказов отказывается. Коллеги-живописцы, слыша рассказы учеников Сандро о его времяпровождении, не могут удержаться от иронической ухмылки: еще один спятил, стремясь постигнуть непостижимое!

Временами и Сандро думал так же. Дантов «Рай» требовал — в этом он был теперь убежден — решения проблемы божественной красоты, воспринимаемой во всей ее совокупности: разумом, зрением и слухом. Но сам поэт, который, безусловно, постиг эту красоту, в своем творении неоднократно предупреждал: нет слов и красок, чтобы воспеть ее:

Я красоту увидел, вне пределаНе только смертных; лишь ее творец,Я думаю, постиг ее всецело.

В самом деле, как можно передать бестелесные тени, святых и ангелов, свет, порождающий звуки, сливающиеся в божественную гармонию? Даже красота земной женщины Беатриче была чем-то непостижимым, ее могла воспринять, как выразился Данте в «Новой жизни», так же внимательно прочитанной Сандро, лишь «новая разумность», способная переступить «желанную границу», только она одна:

Он видит Донну в почести большой,В таком блистанье, в благости такой,Что страннический дух не надивится.

Как ни бился Сандро, но все-таки ему пришлось признаться самому себе, что он не в состоянии выполнить этот заказ. Его фантазия, которой он похвалялся, оказалась бессильной, а знаний, необходимых для постижения всех глубин поэмы Данте, явно не хватало. Совершенная красота не давалась, ускользала, и тут бесполезно было обращаться за помощью к Ландино или к кому-либо другому: все равно их ученые слова не переведешь в краски. «Ад» для него был понятнее, чем две остальные части, которые он осилил с большим трудом. Судьбы грешников оказались ему как-то ближе — сколько раз он представлял самого себя на их месте! Прежние страхи, которые он так старался загнать куда-то вглубь, снова ожили, наполнили его сомнениями и колебаниями, разбередили душу. Сделав несколько рисунков, он забросил дальнейшую работу, чтобы хотя бы немного успокоиться. Никакие напоминания не могли сдвинуть его с места.