Джон Эш - Византийское путешествие

Особое удовольствие я получал от храмов, расположенных в холмах и долинах за пределами парка, например от Спрятанной церкви (чье название говорит само за себя), уникальной тем, что на ее фресках есть изображение каппадокийского пейзажа, или от церкви Эль Назар Килисе, высеченной внутри напоминающего башню белого конуса и расписанной угловатыми фигурами в духе коптского искусства. Однако все памятники, находящиеся как внутри, так и вне Гёреме, меркнут по сравнению с Токалы, Килисе (название это буквально переводится как «Церковь с пряжкой»), которая стоит у самой дороги, возле входа в парк.

Здесь, за ничем не примечательным фасадом, хранится один из величайших шедевров византийского искусства – фрески, выполненные в середине X столетия неким Никифором. Стены и своды вместительного поперечного нефа покрыты фигурами, словно застывшими в движениях придворного танца на густом синем фоне. Этот всепроникающий, с оттенком фиолетового, синий цвет вызывает удивление: изготовленный из толченой лазури, он настолько насыщен, что порой кажется светящимся изнутри. Фигуры высоки и благородны, их жесты выразительны, все они облачены в классические одежды белого или песочного цвета. Художник Никифор, несомненно, гордился своим умением изображать одежду; он писал ее как виртуоз: со всевозможными волнами, складками и изгибами, с явным намеком на эллинистические прообразы. Архитектурные задники и детали пейзажа (деревья и зазубренные скалы) также выглядят вполне классически, а сцена Крещения проникнута трогательным гуманизмом: Спаситель стоит в неприкрытой наготе, и голубые струйки воды очень натурально стекают по его телу.

Композиции на картинах представителей провинциальной каппадокийской школы чаще всего перегружены и выглядят неуклюже, зато росписи Токалы Килисе оставляют неизгладимое впечатление широты и благородства. Здесь буквально дышишь воздухом Македонского ренессанса. Разумеется, он не сопоставим с итальянским Возрождением, которое привело к возникновению нового взгляда на человека и его место во Вселенной. И тем не менее в середине IX века в Византии имело место великое возрождение интереса к классическому наследию. Художникам Константинополя не нужно было далеко ходить: до 1204 года улицы и площади города были забиты величайшими творениями греческих и римских скульпторов, а состоятельные граждане собирали коллекции древностей. То, что классическое искусство было языческим, не особенно смущало византийцев: главным для них была красота. Общество, погруженное в изучение Гомера и Еврипида, не видело смысла, приняв христианство, безоговорочно отвергать образы Аполлона и Елены. Результаты подобного подхода впечатляют. В пышно украшенных манускриптах библейские персонажи соседствуют с олицетворениями ночи и рассвета, рек и времен года, скопированных с древнегреческих оригиналов: Ночь облачена в синюю накидку, волнами покрывающую ее голову, и держит синий факел; царь Давид предстает в одеянии Орфея; евангелист Матфей принимает позу точь-в-точь, как Эпикур на статуе II века; сосуд красного стекла, хранящийся ныне в сокровищнице собора Святого Марка, украшен изображениями нагих юношей, прилежно скопированных с греческой вазы. Лучше всего иллюстрирует специфический оттенок этого средневекового неоклассицизма отрывок из текста X века под названием «Филопатр». Этот отрывок повествует о посещении монастыря, но временами в нем прослеживаются явные параллели с классикой:

«Старик, своим мрачным видом напоминающий титана, схватил меня за рукав и сказал, что он посвящен во все таинства. Мы миновали железные ворота и, ступая по ступеням многих лестниц, достигли по бронзовому полу д́ома с крышей из золота, как в описанном Гомером доме Менелая. Я глазел по сторонам, словно юноша с острова (Телемах с Итаки), однако Елены Прекрасной не увидел, только согбенных мертвенно-бледных мужчин. Заметив нас, они обрадовались и, подойдя, спросили: „Вы принесли нам плохие вести?“ Сам внешний вид их свидетельствовал о том, что они надеются на дурное и, подобно фуриям, наслаждаются несчастьем».

В деревне

Надпись в Токалы Килисе называет в качестве дарителей церкви неких Константина и его сына Льва. Их фамилии не сообщаются, но, судя по всему, они были богатыми людьми с изысканным вкусом и владели поместьями неподалеку. Возможно, они как-то связаны с одной из переплетенных между собой узами брака анатолийских семей: по фамилии Фока, например, или Малеин.

Наследственная аристократия формировалась в Византии медленно. Вплоть до IX века имена благородных семей на страницах истории не появлялись. Ключом к успеху здесь оказывалось скорее образование, чем право рождения, благодаря чему продвинуться по социальной лестнице было не слишком сложно. Тем не менее ко времени написания фресок Токалы аристократические семейства прочно укоренились в Анатолии. Их имения расширялись за счет участков свободных крестьян, кроме того, они стремительно захватывали ничейные земли. Как упоминает один из арабских хронистов, владения семьи Малеинов простирались на значительное расстояние (в пересчете на современные меры длины – более чем на сотню миль). Хотя в данном случае нельзя говорить о феодализме в западном смысле слова (даже самый знатный византийский дворянин по-прежнему, пусть даже чисто теоретически, оставался императорским чиновником, которого можно было в любой момент понизить в должности или отправить в отставку, а то и в ссылку), аристократия представляла очевидную угрозу авторитету правящих императоров, которые многократно издавали указы, якобы направленные на защиту бедняков (то есть свободных крестьян), а в реальности имевшие своей целью обуздать власть и стяжательство крупных землевладельцев. Вместе с тем нельзя отрицать ни таланты анатолийцев, ни ту славу, которую они принесли Византии. На протяжении двух столетий буквально несколько семейств породило множество людей выдающейся энергии и отваги. Взять хотя бы род Фока, поколение за поколением дававший стране великих полководцев. Возлагая на себя в 963 году императорскую корону, Никифор II Фока вполне мог считать ее заслуженной наградой за завоевание Крита, Кипра, Киликии и Алеппо. За ними последовали Тарс и Антиохия, а племянник и преемник Никифора Иоанн Цимисхий привел свои армии почти под стены Иерусалима.

Эпос о Дигенисе Акрите дает полное представление о героических идеалах анатолийских аристократов и их подлинных наследников – императоров династии Комнинов. Дигенис был солдатом, охотником и удачливым любовником. Даже наружность его была необычной: «Белокурые вьющиеся волосы, большие глаза, лицо белое и румяное, очень черные брови, грудь широкая и белая, как мрамор. Он носил красную тунику с золотыми завязками и тесьмой, выложенной жемчугом; на вороте, украшенном янтарем, было несколько крупных жемчужин; пуговицы из чистого золота так и сверкали; полусапожки были отделаны позолотой, а шпоры – драгоценными камнями. Он ездил верхом на высокой кобыле, белой, как голубица, и в гриву ее была вплетена бирюза, и еще золотые бубенчики с драгоценными камнями, издававшие чудесный звон. Круп кобылы был покрыт попоной из розового и зеленого шелка, прикрывавшей седло и защищавшей его от пыли; седло и уздечка – расшиты золотом и украшены эмалью и жемчугом. Искусный наездник, Акрит заставлял гарцевать свою лошадь. В правой руке он держал зеленое копье арабской работы, покрытое золотыми буквами. Лицо его было прелестно, обращение приветливо, а фигура изящна и ладно скроена. Среди окружавших его наездников юноша этот сиял подобно Солнцу».