Борис Арефьев - Солдат Империи

Дан в г. … Губернский Воинский начальник …

Правитель Канцелярии …

Делопроизводитель …

По получении такого паспорта стал Иван Арефич человеком гражданским, сословием – мещанин; имея свободное время до оговоренного срока поступления на службу в 1875 году, решил он побывать в Симбирской губернии, навестить родню.

Солдату собраться – только подпоясаться, сундучок свой по-прежнему оставил Гавриле Носаченко, у которого, по имевшейся договоренности, намечал Иван остаться на жительство по своем возвращении в Харьков.

Отправился Иван в дорогу, имея за плечами привычный уже ранец, а в кармане сумму денег, что была ему возвращена из артельной кассы как остаток прикопленного за последние годы жалованья.

До Нижнего Новгорода поехал Иван Арефич поездом по железной дороге, а до Симбирска добирался не последним еще до ледостава пароходом. Когда осталась позади Казань, прошел Иван на корму, несмотря на изрядный ветер, снял фуражку, принял ее на согнутую руку и долго глядел на водяную зыбь, поминал Евдокимыча, который навсегда остался в этих водах.

В Симбирске, прежде чем отправиться дальше, прошел отставной солдат вдоль берега реки, вторая половина октября в тот год выдалась сухой и довольно теплой.

Еще в 1873 году, в сентябре, прибыл в Симбирск 5-й пехотный Калужский полк, как отмечалось, «торжественно встреченный населением… что внесло большое оживление в жизнь города».

Оркестр полка, как водится, играл по вечерам в сквере, туда же направлялась всякая публика; заслышав издали знакомые марши, Иван зашагал поближе к месту действия.

На Венце вряд ли обратил бы мой прадед внимание на рыжего мальца лет четырех пяти, что прогуливался с няней при хорошей погоде. Замечен он был Иваном, лишь когда вздумал требовать отвести его поближе к оркестру и при этом капризно начал топать ногами. Карапуз с трудом произносил слово «оркестр» – никак не давались ему две буквы «р».

Привычный к строгой дисциплине, унтер-офицер подумал тогда, что если малец, от горшка два вершка, так выкабенивается, то не дай ему вовремя укорот, подрастет – поздно уж будет и такого может наворотить, что всем миром не расхлебаешь…

Сразу же скажу: своих сынов Иван Арефич всегда держал в строгости, употреблял для этого в том числе и плетку, которая хранилась у него в сундуке. Перешла она потом к моему деду, мой отец хорошо плетку эту помнил, скорее, не тем, что часто бывала она в действии, а тем, что имелась в наличии и могла быть извлечена из сундука в любой момент. Таким образом, известный тезис о неотвратимости наказания для отца и его братьев находил вполне практическое применение.

Сведений о том, всех ли братьев и сестер удалось Ивану навестить, я не имею. Родители ко времени возвращения сына умерли и покоились на деревенском кладбище.

Как водится, привез Иван Арефич подарки: сестрам – платки да сережки, братьям – суконные картузы с козырьками. При встрече сразу же объяснил, что на родительский дом не претендует, оставаться здесь не намерен – хочет только побыть в родных краях до Рождества, если надо, заодно и по хозяйству помочь.

Выросли у Ивана к тому времени племянники, возможно, и внучатые; семьи сестер жили своими домами.

Рассказал Иван о своей солдатской службе, порасспрашивал и сам о житье бытье в долгие прошлые годы; навестил родительские могилы. В церкви, а затем с родными помянул стариков.

Наступила уже зима, а Иван все бродил по деревенским окрестностям, ходил вдоль опушки знакомого с детства леса; забрел однажды на окраину села, что отстояло верстах в пяти: сюда, к реке, бегали они мальчишками купаться да раков ловить.

Наткнулся тут на избу развалюху, рядом топтался старик в солдатской шинели, не очень ловко пробовал рубить какую-то корягу, для того, видно, чтобы истопить печь.

Иван подошел, поздоровался и через короткое время уже знал, что живут в развалюхе четверо солдат бобылей. Люди эти, возвратясь в свои края, никого из родных и близких в живых не застали. По состоянию здоровья или, может, по каким иным причинам добывать пропитание работой не могли, да и не способны они уже были к крестьянскому труду. Только двое из них получают свое трехрублевое пособие. Двое других дослужились до чистой отставки, но средств к существованию вовсе не имеют, поэтому кормятся как придется… Впрочем, живут все ветераны одной артелью.

За разговором Иван разрубил корягу, а когда работу закончил, увидел, что на двор вышел еще один старик, в обтрепанной, дырявой шинельке и чиненых перечиненных стоптанных сапогах.

Опять же узнал Иван от своих новых знакомцев, что обоих за брили в рекруты в самом начале сороковых годов, попали они сначала на Кавказскую линию, затем участвовали в Крымской кампании.

Часа за три обернулся Арефич, сходил к своим, взял из дома вареной картошки и квашеной капусты, в лавке, не смотря на постные дни, прикупил четверть водки, еще хлеба да копченой рыбы и вернулся к инвалидам.

Прошел в избу, где запыхтела наконец печь, выложил на стол угощение. За вином и закуской вспоминали солдаты о прежней своей службе. А вспомнить было о чем: один из них, весь уже седой, носил на латаном перелатанном мундире медаль «За взятие Ахульго в 1839 году» с короною и вензелем Николая I.

Говорили инвалиды, что питаются они чем Бог посылает: ловят рыбу, собирают ягоду, грибы. Забегают к ним деревенские ребятишки (единственно, кто готов слушать солдатские были), иногда приносят из дома хлеба краюху, несколько картофелин в карманах да пару тройку луковиц…

(Сколько таких горемык проживало тогда по окраинам деревень и сел в Западной и Восточной полосах необъятной империи, не поведал мне ни один справочник.)

…После Рождества Иван обошел родных, распрощался с ними, поклонился в последний раз родительским могилам и пустился в обратную дорогу.

Но было еще одно дело, исполнить которое обязался Иван Арефич перед памятью товарища и своей совестью.

По известному адресу здесь же, в Симбирской губернии, навестил семью Евдокимова. Разыскал он нужную избу, назвал себя жене Тимофея, а потом взрослым уже детям.

Разделся Иван, прошел в горницу, посадили его в красный угол. Тогда достал он из кармана завернутые в чистый платок медали и орден – награды своего товарища.

Много воды утекло с тех пор, как не стало хозяина дома. Рассказал Иван его близким про то, как воевали они вместе, как ходили за Урал на Лену и про то, как погиб его друг. Заплакала вдова, и посерьезнели дети, хотя младшие отца-то и не знали.

Поглядеть на солдата, что служил с отцом вместе, послушать его рассказ зашла и старшая дочь Тимофея; у нее самой подрастали уже дети, погодки пяти шести лет. Привела она с собой подругу ровесницу Ульяну, которая жила по соседству. Ульяна молча сидела на лавке, слушала Ивана внимательно, в тот вечер так слова и не сказала.