Маргарет Хаббард - Полет лебедя

Он видел шпили замка Фредериксборг и его сияющие окна. Где-то в одной из его огромных комнат лежал умирающий старик. Четыре дня ожидали его смерти, а сегодня прошли слухи, что этот час наступил, поэтому все знатные жители города собрались во дворце. Среди них был и герр Коллин. Он ушел рано, пообещав, что вернется тотчас же, как будут какие-то новости. Теперь, глядя на шпили и башни в поисках успокоения, взволнованный молодой человек шептал молитву. Король не может умереть сегодня. Если это произойдет, то театр будет закрыт на период траура, а судьба Ханса Кристиана как сценариста зависела от воли публики, которая соберется сегодня.

Он распахнул ставни и перегнулся через подоконник. В комнату влетел ледяной ветер, разбросавший по полу листки бумаги. Ханс не почувствовал его. Его мысли летели к темной комнате в замке Фредериксборг и жаждали, чтобы старик из последних сил боролся со смертью, хотя бы до полуночи. Для него несколько часов ничего не изменят, но они могут изменить все для Ханса Кристиана.

Дверь за его спиной открылась и захлопнулась, но он не почувствовал, что кто-то вошел в комнату, до тех пор, пока на его плечо не легла чья-то рука.

— Андерсен! Что ты делаешь? Ты же вывалишься в окно! Смерть автора вряд ли будет хорошим эпилогом для вечерних празднований.

Ханс Кристиан откинулся назад в комнату.

— Не шути о смерти, Эдвард, тем более, когда она ходит неподалеку, намереваясь разрушить мою карьеру.

— Я не шутил. Закрой окно, Ханс Кристиан. Иначе ты нас заморозишь.

Ханс посмотрел на него грустными глазами.

— Интересно, а понимаешь ли ты то, что еще меня не поздравил? — Он ждал. Но Эдвард молча прошел через комнату и закрыл окно.

— Твой отец тоже не сказал ничего. В крестьянах на улице и то больше энтузиазма, чем у моих друзей! Весь день они ходят там внизу, читая афиши и покупая билеты. Слышишь их! Они пришли посмотреть мою пьесу. Мою! Неужели ты не гордишься мной, Эдвард?

— Конечно, горжусь, — произнес Эдвард, подходя к столу своего отца и садясь в кресло. — Зачем нужны слова! Подобные вещи и так понятны между друзей.

Разочарованный молодой человек последовал за ним и, перегнувшись через стол, произнес:

— Ты говоришь, что гордишься мной, только потому, что я спросил тебя. Ты знаешь, что одно-единственное слово похвалы от тебя значит для меня больше, чем признание всего Копенгагена. И все же ты лишаешь меня его. Что мне такого сделать, чтобы задобрить тебя?

— О, — нетерпеливо начал Эдвард, но взял себя в руки. Гетти попросила его сегодня обращаться с Андерсеном очень осторожно.

— По-моему, еще рано принимать поздравления по поводу пьесы. Мы верим, что она хороша, но последний приговор вынесет Публика.

— А ты думаешь, ей позволят сделать это сегодня, — произнес Ханс, погружаясь в противоположное кресло. — Королю стало хуже, а ты мне не сказал.

— Не делай преждевременных выводов! Я ничего не слышал о его состоянии с полудня. Тогда думали, что он умирает.

— Но герр Коллин все еще во дворце?

— Да, он вернется сразу же, как только что-нибудь узнает.

Ханс Кристиан подошел к окну и прижался своим лицом к холодному стеклу.

— Перед билетной кассой образовывается очередь, Эдвард, несмотря на то, что еще целый час до открытия! Они пришли посмотреть мою пьесу! О, мои милые зрители, вы увидите мою пьесу!

Эдвард невольно вздохнул и раскурил свою трубку. Андерсен в кризисе был сущим испытанием.

Теперь он вновь пытался открыть окно, яростно дергая задвижку.

— Что-то случилось! Люди бегут! Эдвард, подойди и посмотри! Я не осмеливаюсь!

Молодой Коллин подбежал и посмотрел в окно. Затем с видом наигранного раздражения взял Ханса за руку и отвел обратно к креслу.

— Это всего лишь очередная партия декораций. Возможно, последняя. Сядь и прекрати волноваться!

— Они не успеют собрать декорации вовремя. Я знаю это! Они…

Эдвард толкнул его в кресло и, насильно удерживая в нем, произнес:

— Если ты не будешь сидеть спокойно, я клянусь, что привяжу тебя! Посмотри, как трясутся твои руки! Да у тебя лихорадка!

— Мое лицо горит, посмотри на мой язык.

И он вывалил его наружу.

— Не будь дураком! — произнес Эдвард, возвращаясь на свое место. — Все, что тебе нужно сейчас, — это отдых. Давай поговорим о чем-нибудь еще, кроме пьесы.

Ханс Кристиан покачал головой.

— Тебе нужно было сегодня подольше поспать, — продолжал Эдвард. — Наверное, ты встал на рассвете и был здесь уже до завтрака.

— Я не мог уснуть, думая о критиках, — ответил Ханс Кристиан, закрывая свои уставшие глаза.

Эдвард взял в руки ножичек с головой гоблина и стал резать бумагу на мелкие кусочки.

— Как ты думаешь, Эдвард, она им понравится?

— Критики непредсказуемы.

— Но все, кому я ее читал, сказали, что она хороша!

Эдвард ничего не ответил. Он никогда не одобрял горячего желания Ханса читать свои произведения всем подряд.

— Ты что-нибудь слышал?

Ханс перегнулся через стол в мучительном ожидании ответа.

— Эдвард, ты должен мне сказать! Ты что-то слышал, что может сильно ранить меня! Я приказываю тебе, говори!

Эдвард беспокойно заерзал в кресле. Он не знал, что заставило его сказать:

— Ты же не ожидаешь единогласного хора похвал, правда ведь?

— Эдвард! Скажи мне! — прошептал Ханс Кристиан сухими губами. Его голова горела, а руки и ноги заледенели. Однако его физический дискомфорт едва ли можно было сравнить с тем психическим напряжением, которое он переживал сейчас.

— Я думаю, ты узнаешь об этом рано или поздно, — неохотно ответил Эдвард. Все его внимание было приковано к бумаге. — Они говорят, что сюжет твоей пьесы «Мулат» далеко не оригинален. Они говорят, что у тебя лирический, а не драматический талант.

Горящее лицо Ханса Кристиана побледнело, а глаза превратились в маленькие щелочки на фоне огромного носа. Целую минуту он смотрел на Эдварда, а затем заговорил с поразительным спокойствием:

— Значит, вот что говорят те, кто называет себя моими друзьями! Теперь я понимаю, что означает дружба на самом деле.

— Будь разумным, Ханс, — произнес Эдвард, удивленный таким необычным для Андерсена спокойствием. — Ты же не считаешь литературную критику личным оскорблением!

— А что же это еще? — настаивал Ханс Кристиан. Внезапно спокойствие покинуло его, и он вскочил на ноги, опрокинув стул. — Я вложил всего себя в пьесу, а они осмеливаются критиковать ее! Это зависть! Мои соотечественники завидуют моему успеху! Вот почему они так ненавидят меня!

— Не говори глупостей, — резко вмешался Эдвард. — То, что они говорят о твоей пьесе, не имеет никакого отношения к их симпатии или антипатии к тебе. Ты можешь их слушать, но не принимай их слов близко к сердцу. В конце концов, где бы были писатели, не будь у них публики?