Добролюбов: разночинец между духом и плотью - Алексей Владимирович Вдовин
Однако спустя полгода, 28 августа 1861-го, она снова писала Добролюбову, что собирается держать экзамен по акушерству и детским болезням{348}, забыв, что уже сообщала о его сдаче, а в письме от 6 января того же года излагала красочные подробности работы акушеркой:
«У меня сейчас два больных. Одна прелестная молодая госпожа 17-ти лет, но другая еще прелестнее, но она старше, ей 28 лет. Она меня щедро одарила. Я уже приняла достаточно много детей. А еще я имею право без экзамена принимать детей, только не могу выписывать лекарства. Больные меня очень любят за мои руки. В Дорпате не было акушерок с такими маленькими руками, как у меня, и еще говорят, что у меня очень маленькие ноги. Видишь, Колинька, я становлюсь заносчивой»{349}.
Если верить Грюнвальд, то в ее акушерской практике случались смерти рожениц. Так, в том же письме от 6 января 1861 года она сообщала Добролюбову, что после трагического происшествия пришлось откупаться последними деньгами от судебного преследования:
«Перед праздниками со мной случилась неприятная история. Мне нужно было принять роды у тяжелой больной, и она умерла, и ребенок пострадал. За это мне нужно было предстать перед судом. Но я заплатила и сейчас на свободе — но мне это стоило очень много денег. Не было бы у меня денег, меня бы сослали, но, слава богу, сейчас всё позади и за это я должна тебя благодарить, мой добрый Колинька»{350}.
В другом письме Добролюбову Тереза описывала новую «историю», как две капли воды похожую на первую: ее якобы слишком поздно позвали к роженице, та скончалась в мучениях, а пришедший профессор объявил неудачливой акушерке, что виновата именно она; дело якобы передали в суд, и теперь нужно платить штраф{351}. На сей раз Тереза умоляла Чернышевского и Добролюбова прислать уже 675 рублей серебром.
На этом переписка с «Колинькой» оборвалась. Вернувшись в сентябре 1861 года из Европы в Петербург, Добролюбов перестал отвечать ей — здоровье начало резко ухудшаться. 1 октября, так и не дождавшись ни строчки от возлюбленного, Тереза снова написала Чернышевскому, сожалея, что ни он, ни его друг ей не верят, умоляла помочь ей 700 рублями. Перед самой смертью, 14 ноября, Добролюбов отправил ей 200 рублей{352}. В феврале 1862 года Тереза снова беспокоила Чернышевского, не зная, что Добролюбова уже нет в живых. В ответ она получила сообщение о смерти ее «Колиньки»:
«Эти деньги — от Николая Александровича, но письма от него нет при них… да и не будет никогда… Когда увидимся с Вами, поцелуемся и поплачем вместе о нашем друге… Вот уже редкий день проходит у меня без слез… Я тоже полезный человек, но лучше бы я умер, чем он… Лучшего своего защитника потерял в нем русский народ»{353}.
Что могла ответить Тереза на скорбное известие? Она жалела, что «потеряла в нем благодетеля»{354}, горевала, что будет жить дальше без его помощи, и, конечно же, не переставая надеяться хоть на какие-то деньги, осведомлялась, не оставлял ли Николай Александрович распоряжений относительно мебели, которую ее кузина передала ему на хранение. Переписка Терезы с Чернышевским прервалась 12 июня, когда он лишился возможности посылать ей деньги, поскольку был арестован и находился под следствием в Петропавловской крепости.
Как только приток средств из Петербурга прекратился, Тереза влезла в большие долги. В июле 1863 года дерптский суд возбудил против нее дело по иску пяти кредиторов, которым она задолжала 228 рублей. Судя по сохранившемуся в Эстонском историческом архиве (Eesti Ajaloo Arhiiv) делу, заимодавцы согласились отпустить должницу в Петербург в надежде, что она сможет раздобыть там денег. Можно предполагать, что Тереза рассчитывала лично предстать перед Чернышевским и его женой и вымолить у них искомую сумму. Полиция, отобрав паспорт, выдала ей проездной билет с требованием вернуться{355}.
В конце июля — начале августа Грюнвальд появилась в Петербурге, разузнала, где находится Чернышевский, и добилась передачи ему письма. Узник мог помочь ей только советами и порекомендовал съездить на дачу к его родственникам Евгении и Александру Пыпиным. Их-то Чернышевский и просил сделать для «несчастной девушки» всё возможное, что, скорее всего, означало помочь в поисках заработка.
Пыпины не были богаты и смогли дать Терезе лишь пять рублей, выслушав ту же самую историю: она должна заплатить какие-то долги в Дерпте, получить паспорт, а потом перебраться в Петербург и начать «новую жизнь» с акушерской практикой, получая заказы от какой-то «тетушки»{356}. Они, скорее всего, лишь посочувствовали этим благим намерениям, поскольку Чернышевский предупредил их в письме: «Всё это очень может быть не больше, как обманом каких-нибудь плутов или плутовок, водящих ее разными пустыми обещаниями и выманивающих у нее деньги»{357}.
Всё, что произошло с Терезой дальше, с трудом поддается реконструкции. Материалы судебного дела показывают, что она так и не объявилась в Дерпте, оставшись без паспорта, то есть в дальнейшем жила без документов. Возвращаться в маленький эстонский город, в котором негде спрятаться от кредиторов и суда, было бессмысленно. Ее долги, по установленному всеми сторонами соглашению, должен был теперь выплачивать другой участник этой истории — некий Александр Кидов. Процесс этот растянулся вплоть до 1874 года, которым датируется последний протокол.
Что случилось с Терезой в Петербурге, мы, видимо, уже никогда не узнаем: скорее всего, она просто затерялась в столице — благо темных «углов» и трущоб там хватало.
Каким бы печальным ни был конец Грюнвальд, в жизни Добролюбова она сыграла очень важную роль. Их любовные отношения дали ему возможность иначе взглянуть на многие социальные проблемы. Вопросы эмансипации и любви уже с 1857–1858 годов воспринимались им как фундаментальные, с которыми многое было связано; социальный прогресс должен был следовать за трансформацией семейных отношений. Об этом были его лучшие статьи «Темное царство» и «Луч света в темном царстве». Концептуальное мышление, однако, не приносило человеческого счастья: отношения с Терезой рассыпались по инициативе самого Добролюбова. Грюнвальд же продолжала играть роль бескорыстной и безмерно благодарной любящей женщины, главным желанием которой было счастье ее «миленького Колички». Уже из Дерпта
