Юрий Емельянов - Троцкий. Мифы и личность

Лишившись свободы и испытывая материальные трудности, ссыльные оказывались в обстановке, способствовавшей моральной деградации. Чехов писал: «Местная интеллигенция, мыслящая и не мыслящая, от утра и до ночи пьет водку, пьет неизящно, грубо и глупо, не зная меры и не пьянея; после первых же двух фраз местный интеллигент непременно уж задает вам вопрос: «А не выпить ли нам водки?» И от скуки пьет с ним ссыльный, сначала морщится, потом привыкает и, в конце концов, конечно, спивается. Если говорить о пьянстве, то не ссыльные деморализуют население, а население ссыльных».

Эти наблюдения перекликались и с впечатлениями Троцкого, который писал: «Некоторые ссыльные растворялись в окружающей среде, особенно в городах. Другие спивались». Правда, в отличие от Чехова, Троцкий видел причиной душевного нездоровья среди ссыльных склоки, которые постоянно присутствовали в их коллективах: «Идейные разногласия, как всегда в местах принудительного скопления людей, осложнялись дрязгами. Личные, особенно романтические конфликты, принимали нередко характер драмы. На этой почве случались и самоубийства». Рассказав про один случай самоубийства среди его знакомых по ссылке, Троцкий замечал: «Во всех больших колониях ссылки были могилы самоубийц».

Однако Бронштейн не пал духом, не запил и не совершал попыток свести счеты с жизнью. Молодым супругам надо было теперь заботится и о дочери Зине, которая появилась на свет в конце 1900 года. В середине же 1902 года родилась другая дочь – Нина.

Вероятно, Бронштейнам помогал отец Лейбы (он оказывал денежную помощь сыну чуть ли не до революции 1917 г.), но глава молодой семьи старался найти самостоятельный заработок. Для этого Бронштейн добился перевода из Усть-Кута в другое селение на реке Илим, где он устроился конторщиком у местного богача. Однако бухгалтерский опыт Бронштейна, приобретенный им во время летних каникул в Яновке, был невелик. По словам Троцкого, он прослужил всего полтора месяца, так как однажды «записал фунт краски-медянки как пуд и послал в отдаленную лавку чудовищный счет. Моя репутация была подорвана, и я взял расчет. Мы снова вернулись в Усть-Кут».

Переезд зимой в 40-градусный сибирский мороз на расстояние 250 верст в санях был нелегким. На коленях у Бронштейна была 10-месячная Зина, которая «дышала через меховую трубу, сооруженную над ее головой. На каждой остановке мы с тревогой извлекали девочку из ее оболочек».

Вторично в Усть-Куте Бронштейны пробыли недолго, переехав вскоре в Верхоленск. Ни в Усть-Куте, ни в Верхоленске Бронштейн не пытался больше работать по найму. Однако к этому времени он избрал себе занятие, которое приносило семье некоторый доход. Находясь в Усть-Куте, он стал сотрудничать в иркутской газете «Восточное обозрение». Под псевдонимом «Антид Ото» он опубликовал несколько очерков о жизни сибирской деревни, а затем стал писать литературные обзоры. Учеба в школе и воспитание в доме Шпенцеров не прошли даром. Он писал «о русских классиках, об Ибсене, Гауптмане и Ницше, Мопассане и Эстонье, о Леониде Андрееве и Горьком». Бронштейн работал упорно, и, по его словам, он «просиживал ночи, черкая свои рукописи вкривь и вкось, в поисках нужной мысли или недостающего слова». Бронштейн «становился писателем». Качество статей удовлетворяло редакцию, и он не испытывал недостатка в заказах. К тому же, по его словам, «газета неожиданно для меня повысила мой гонорар с двух до четырех копеек за строку. Это было высшим выражением успеха».

Семейная жизнь, заботы о малых детях и упорный литературный труд не позволяли Бронштейну опуститься. Он продолжал заниматься и самообразованием, хотя изучение «Капитала» продвигалось медленно. Он вспоминал: «Я изучал Маркса, сгоняя тараканов с его страниц». Он утверждал, что еще до прибытия в Усть-Кут встал на марксистские позиции, замечая, что «ко времени ссылки марксизм окончательно стал для меня основой миросозерцания и методом мышления». В ссылке он пару раз поспорил со ссыльными народниками, критикуя их взгляды. Однако он по-прежнему не занимался изучением положения рабочего класса или опыта рабочего движения. Хотя им была написана пара очерков о сибирской деревне, но они не отличались глубиной социального анализа.

Распространяя расхожие представления о пореформенной деревне на сибирскую и иллюстрируя их своими впечатлениями от заброшенного поселка золотоискателей Усть-Кут, Бронштейн решительно заявлял: «Наша деревня экономически расхищается кулаками, физически всякими эпидемиями, наконец, с духовной стороны пребывает в какой-то концентрированной тьме». Несмотря на то что Чехов, в отличие от Бронштейна, был проездом в Сибири, он оставил более яркие зарисовки, позволяющие обратить внимание на отличие сибирской деревни от среднерусской.

Посетовав на скудость эстетического оформления сибирских деревень, Чехов восхитился трудолюбием сибиряков, которым прихопилось выполнять крестьянские обязанности в исключительно тяжелых климатических условиях. Отметил он и материальный достаток среднего крестьянина Сибири, чистоту и порядок в их избах: «Горница– это светлая, просторная комната, с обстановкой, о какой нашему курскому или московскому мужику можно только мечтать. Чистота удивительная: ни соринки, ни пятнышка. Стены белые, полы непременно деревянные, крашеные или покрытые цветными холщовыми постилками; два стола, диван, стулья, шкаф с посудой».

Ничего подобного не найти в очерках Бронштейна о сибирской деревни. Скорее всего, это было вызвано тем, что, в отличие от Чехова, направлявшегося на сахалинскую каторгу для того, чтобы принять участие во Всероссийской переписи населения и с помощью этого социологического исследования, углубить свои познания о людях, Бронштейна интересовали вопросы, далекие от условий труда и жизни большинства населения страны. В мемуарах Троцкий писал: «В ссылке я попытался подойти под усвоенным мною углом зрения к так называемым «вечным» вопросам человеческой жизни: любви, смерти, дружбе, оптимизму, пессимизму и пр…В своих тогдашних статьях о литературе я разрабатывал, по существу, почти одну только тему: личность и общество».

Эта тема позволяла Бронштейну размышлять над вопросом о противостоянии сильной личности и общества, особенно в своих очерках о Фридрихе Ницше и творчестве Генрика Ибсена. Осуждая культ «белокурой бестии» Ницше, Бронштейн, тем не менее, поддержал непримиримость германского философа к мещанству. Критикуя крайний индивидуализм ряда героев Ибсена, Бронштейн положительно оценил позицию норвежского драматурга в отношении бюргерской морали, разделяя презрение его героев к невежественной «толпе»: «Если бы «толпа» призывалась для решения вопроса о верности той или иной научной теории, философской системы, – отмечал Бронштейн, – то Ибсен был бы тысячу раз прав».