Дэвид Вейс - Убийство Моцарта

Понимая, что это шаг к примирению и что, несмотря на разногласия, банкир оказался ему полезен, Джэсон поблагодарил:

– Вы очень любезны, господин Гроб.

– Венцы самый музыкальный народ в мире, – с гордостью объявил Гроб.

– Поэтому мы сюда и приехали.

– Разумеется, Вы очень настойчивый молодой человек. – И после долгой паузы банкир добавил: – Если концерт и явился в какой-то степени демонстрацией чувств, то в общем все сошло благополучно. Хотя публика и перешла пределы дозволенного. Что ж, я должен признать, что симфония дала им для этого повод. Порой бетховенская музыка казалась мне беспорядочным смешением звуков, порой она утомляла, и я до сих пор не имею о ней определенного мнения, но, как ни удивительно, нахожусь под ее впечатлением постоянно. Когда я слушал ее, она казалась мне криком о помощи. Несмотря на оду „К радости“, Бетховен словно возвещал миру о своих страданиях; но теперь я понял, что то не был крик о помощи, ведь он знает, что никто не в силах ему помочь и положить конец его страданиям; то не был даже крик отчаяния, как бы скорбно ни звучала музыка, нет, это была скорее победа над одолевавшими его страхами. Крик шел из самой глубины сердца, его должны были услышать, в нем звучала одновременно надежда и глубокая грусть.

Джэсон чуть было не спросил Гроба, а не испытывает ли он подобные чувства лишь потому, что они его слушают? Но он не спросил, решив, что лучше оставить этот вопрос без ответа.

Гроб казался искренне опечаленным.

19. Река жизни

Спустя неделю состоялся симфонический концерт. Он был дан австрийским филармоническим Обществом в театре „Кертнертор“. В программе концерта стояли увертюра к „Розамунде“ Шуберта, симфония ля мажор Бетховена и симфония соль минор Моцарта.

– Чисто венская программа, – сказал Гроб, сопровождая Джэсона, Дебору и доктора Лутца в ложу. – В Вене любят симфонии. В исполнении симфоний у нас нет соперников. Ведь Вена – родина отца симфонии Гайдна и признанного мастера симфонии Бетховена.

Джэсон впервые в жизни присутствовал на концерте симфонической музыки. В этом театре ему все казалось чудесным. Никогда еще он не видел такого большого числа музыкантов, ни в Бостоне да и во всей Америке не слышал подобного оркестра. Сыгранность оркестра, подчинявшегося каждому движению дирижера, потрясла его.

И тут Джэсон вздрогнул от неожиданности: среди музы кантов он заметил Эрнеста Мюллера. Дебора тоже заметила Эрнеста и сделала знак Джэсону, чтоб он молчал. Почему престарелый музыкант не оповестил их о концерте дивился Джэсон. Здесь ведь было чему поучиться Джэсон внимательно слушал, весь отдавшись во власть музыки.

После увертюры к „Розамунде“ доктор Лутц сказал:

– Шуберт безусловно талантлив, его мелодиям нет равных.

Джэсон согласно кивнул. Его пленила нежность и красота шубертовской музыки. Однако он сразу понял, что Бетховен – совершенно другой, в чем-то противоположный Шуберту.

Перед началом симфонии ля мажор Гроб с видом знатока пояснил Джэсону.

– Это седьмая по счету бетховенская симфония. Первое ее исполнение явилось настоящим триумфом Прекрасная вещь. Между прочим, довольно патриотичная.

Нет, бетховенская симфония – это нечто гораздо боль шее, думал Джэсон, музыка его скорее властная, нежели красивая, полная бурной динамики, лишенная всякой сдержанности. В ней ощущалась воля человека, с которой нельзя было не считаться, симфония утверждала это каждой нотой Композитор по-своему и настойчиво выражал свою мысль, он держал музыку в полном подчинении, наделяя ее страстной выразительностью.

В антракте Джэсон сидел погруженный в раздумье, в то время как остальные оживленно беседовали. Влюбленный в музыку Моцарта, он не мог столь же быстро отдать свое сердце Бетховену, хотя бетховенская музыка сильно взволновала его. Ему казалось, что подобная внезапная любовь не нашла бы, в отличие от Моцарта, ответного отклика у самого Бетховена. Однако симфония ля мажор не выходила у него из головы, правда ему не удавалось с легкостью напевать ее про себя, как это получалось с большинством мелодий Моцарта.

Симфония Бетховена не оставила равнодушной и Дебору Он выражал свои чувства с удивительной, всепокоряющей силой и ей это нравилось. Неудивительно, думала она, что композитор запрашивал за свои сочинения столь высокую цену.

Первые же аккорды моцартовской симфонии соль минор восхитили Джэсона. Ему никогда не доводилось слышать ничего подобного. Казалось, Моцарт вложил в эту музыку всего себя целиком. Вот голос поет во мраке, а потом словно освободившись от оков темноты, вырывается на сверкающий солнечный свет. Если бы господь мог петь, он пел бы именно таким голосом. Слушая эту музыку, кажется, что ты паришь в вышине, между небом и землей, и все доступно твоему взору Моцарт! Какое поразительное, сложнейшее создание природы!

Когда соль-минорная симфония закончилась и раздались аплодисменты, доктор Лутц печально покачал головой.

– Подумать только, что при жизни Моцарта она никогда не исполнялась, – сказал он.

– Невероятно! – Джэсон ушам своим не верил. – Он ведь был уже известным композитором, когда ее писал, не так ли?

– Да, с шестилетнего возраста он прославился как вундеркинд и стал самым знаменитым пианистом Европы. Большинство его произведений исполнялось сразу после их создания Чаще всего он писал их для предстоящего концерта Он был лучший пианист своего времени и почти все фортепьянные концерты писал для собственного исполнения.

– Неужели он действительно не слышал исполнения этой соль-минорной симфонии?

– Никогда! – с грустью произнес Лутц. – Последние три симфонии были найдены лишь после его смерти. Они прозвучали только у него в голове.

– Но почему? Такую божественную музыку я услышал впервые.

– Причина неизвестна.

– Как это все трагично.

– И тем не менее он продолжал сочинять.

Джэсон заметил, что Гроб не пропускает ни единого слова, и все-таки решился задать доктору Лутцу вопрос:

– А не кажется ли вам, что все это имеет непосредственную связь с событиями того времени?

– Что вы хотите сказать? – спросил доктор Лутц. Аплодисменты стихли, и публика покидала зал. Дебора встала, всем своим видом выражая нетерпение.

– Господин Гроб рассказывал, что Девятой симфонии Бетховена грозила та же участь По политическим причинам.

– С Моцартом все было иначе, – заметил Гроб. – Пожалуй, нам пора идти.

– Одну минутку. Скажите, доктор Лутц, вы считаете, причины тут были политические?

– Они были несколько иными, чем у Бетховена.

– Какими же?

Скрывая свое раздражение, Гроб прервал их с вежливой улыбкой: