Эдвард Радзинский - Императрица и мятежная княжна

– Ничего, Ваше величество, – испуганно отвечал оробевший Завадовский.

– Вот так уж и ничего?

– Совсем ничего… Я только умею говорить всем людям приятное. Отец меня научил: злыми имеют право быть только умные.

Екатерина засмеялась.

– Вам не надо шевелить ушами. Вы и так далеко пойдете.

«Мне надо было непременно обуздать графа Потемкина. И, кажется, я изобрела не самый неприятный способ».

1776 год. Санкт-Петербург, Зимний дворец.

«Еще в Москве в декабре я узнала о смерти всклепавшей на себя чужое имя. В начале года я вернулась в Петербург и готовилась отпустить всех. И, клянусь, я решила не трогать эту тень – эту злосчастную Августу. Я с нетерпением ждала рождения внука. Это должно было укрепить династию. Но боже, боже… Что случилось! Все эти несчастья… эти нестерпимые муки невестки… Я сидела у ее изголовья и ничем не могла ей помочь. Эти крики… И ее последний вздох. И несчастье сына. Его слезы… Все, все пережила я. Рушились все надежды… Как воспален мозг! Когда соколик увидел меня, он сделал то, что надо было сделать, – он зарыдал вместе со мной, как баба. И мы, обнявшись, плакали. И опять все надо было начинать сначала – бездетный Павел, без жены и наследника… А в это время где-то рядом существовала эта Августа, которую в любой момент… И эти вечно бунтующие поляки!.. Как бы нам ни было плохо, мы не смеем забывать об обязанностях. Еще не сняв траур по несчастной невестке, я тут же связалась с герцогиней Вюртембергской и стала подыскивать Павлу новую жену. И вот тогда-то мне пришлось подумать об этой Августе. Как только сняли траур, я, как всегда, созвала в Эрмитаже свой избранный кружок».

Из Зимнего дворца Екатерина переходит в Эрмитаж. Сверкающие огромные залы, увешанные бесчисленными картинами, золотые рамы картин, мрамор эллинских статуй, роспись потолков… И никого. Она идет одна среди этого великолепия.

«Меня окружает здесь множество замечательных предметов. Но мне они совершенно не нужны. Я очень похожа на киргизского хана, которому императрица Елизавета пожаловала огромный дом в Оренбурге, а он поставил во дворе этого дома палатку. И жил в ней. Так и я держусь во всем этом великолепии своего маленького угла».

Екатерина входит в маленькую залу в Эрмитаже. Здесь уже нет ни картин, ни статуй. Вокруг двух столов несколько мужчин упоенно играют в карты.

«Здесь находятся люди, которых я люблю. И здесь, наконец, я не чувствую себя зайцем, которого весь день травят борзыми. Но сегодня здесь меня интересовал только один человек…»

В залу вошел Рибас. Екатерина милостиво улыбнулась ему – и Рибас тотчас поспешил к императрице. Она протянула ему руку. И он поцеловал ее в изящном безупречном поклоне.

«Сей хитрец, которого я тогда оставила в Петербурге, быстро обтесался и умудрился жениться на моей любимой горничной Настеньке Соколовой, незаконной дочери богача графа Бецкого. Эта пронырливая и остроумная женщина в курсе всех моих тайн, так что и муженьку приходится тоже доверять, что я делаю с удовольствием, ибо он не только сообразителен, но и храбр и, говорят, блестяще владеет шпагой. Я сделала его членом своего интимного кружка. Я счастлива высшим счастием правителя. Я будто притягиваю нужных мне в данный момент людей».

Екатерина и Рибас уединились в стороне от играющих.

– У меня к вам вопрос, сударь. Я знаю, что вы ездили с секретным поручением графа Орлова. И по заданию Алексея Григорьевича пытались проверить ложные слухи о существовании некой Августы, якобы дочери покойной императрицы.

– Как проницательно выразилось Ваше величество: именно ложные, – тонко усмехнулся Рибас. – Потому что никакой Августы не может существовать.

«Приятно иметь дело с умным человеком».

– Однако на всякий случай вам следует побеседовать с неким поляком…

– Вы имеете в виду, конечно, господина Доманского, – мило улыбнулся Рибас.

– Я стараюсь не запоминать имен подобных господ. Итак, я собираюсь непременно помиловать сего господина, учитывая его молодые лета и то, что авантюрера завлекла его в любовные сети… Но он этого пока не знает.

– О, милосердие Вашего величества!.. Значит, я смогу ему это сообщить… в обмен на точные известия, где, естественно по слухам, обитает сия фантастическая особа?..

– После чего вы сами отправитесь в те места…

– Понял, Ваше величество: чтобы лично убедиться в неосновательности подобных слухов.

1776 год, март. Петропавловская крепость.

В камеру Доманского входит Рибас с самой широкой из своих улыбок. И с порога начинает без умолку говорить:

– Ах, мой старый друг! Я жажду заключить вас в объятия!

Доманский с изумлением уставился на Рибаса, силясь вспомнить, откуда он его знает.

– Неужели не вспомнили? Ну? Ну?

– Господин Рибас, – наконец произнес поляк.

– Милейший, – обратился Рибас к караульному, – принеси-ка нам пару бутылок вина по случаю приятной встречи.

К изумлению Доманского, просьба была тотчас выполнена, и две бутылки вина появились в камере.

– Рейнское и анжуйское, – объявил Рибас. – Какое предпочитаете? В этой крепости неплохое вино… И главное, достаточно выдержано временем.

– К сожалению, я редко пользуюсь этим погребом.

– А я – к счастью, – сказал Рибас, разливая вино. – Итак, за ваше скорейшее освобождение! Как? Я не сказал вам? Вас очень скоро освободят. Это замечательное известие. Но есть и печальное… На днях скончалась наша общая знакомая. Да, ушла в лучший мир. Я поручил показать вам могилу известной вам женщины.

Доманский сидел, молча уставившись перед собой.

– Как видите, более вас ничего тут не удерживает. Хотя нет, надо уладить перед отъездом вашим еще одно маленькое дельце. Вы сообщите мне город в Италии… где нынче… находится она.

– Кто? – прошептал Доманский.

– Та, которая погубила жизнь известной нам с вами женщины. Ведь если б вы не рассказали ей про злосчастную Августу…

– Проклятие! Откуда вы знаете?

– Ну-ну… Вы уже догадались откуда, – впервые серьезно сказал Рибас. – Итак, вы сообщите мне, где она. В обмен на скорейший ваш отъезд из крепости. Советую не упрямиться. Коли вы хорошо меня вспомнили – догадываетесь, что я все равно все о ней узнаю. Уж если пес пошел по следу… Итак: сначала вы мне послужите, потом я вам… Все-таки здесь прекрасный погреб, я всегда утверждал: пить вино надо в тюрьме! – Он поднял бокал: – За то, чтобы впредь вы не пользовались этим погребом!.. Я вижу: вы решились.

– Будьте вы прокляты, – пробормотал Доманский.