Анатолий Левандовский - Жанна дАрк

Времени тратилось много, а улик было собрано поразительно мало. Второй месяц шел процесс, а «отцы» все еще топтались на месте.

Кардинал Винчестерский возмущался. Зря он, что ли, сорил деньгами? Подлые попы! Они морочат его, как раньше морочил Бургундец!

Кардинал поселился в Руане специально, чтобы своим хозяйским оком следить за ходом дела. Он нажимал, угрожал, не скупился на обещания.

Судьи предпринимали все возможное, чтобы ускорить течение процесса. Но что можно было поделать с этой чертовой девкой, если она не желала лезть в расставленную сеть? Мало того, теперь вдруг начали обнаруживаться ее сторонники!

Еще в начале февраля Кошон привлек известного нормандского законоведа мэтра Жана Лойе. В этом человеке епископ рассчитывал найти серьезную опору. Каковы же были его удивление и гнев, когда мэтр Лойе дал всему судопроизводству убийственную характеристику!

По мнению нормандца, процесс никуда не годился. Следствие не располагало материалами и велось против правил. На судей и ассистентов оказывали постоянное давление. В ходе допросов была затронута честь французского короля, за которого подсудимая отвечать не могла и которого самого следовало бы привлечь к ответу. Наконец, мэтр Лойе считал, что ученые богословы не имели права ловить простую девушку на сложных теологических вопросах, в существе которых она не могла разобраться.

С мэтром Лойе был вполне солидарен другой член суда, мэтр Никола де Гупвиль. Гупвиль утверждал, что Жанну не могут судить богословы антифранцузской партии. Она уже была на церковном обследовании в Пуатье. И если духовенство Пуатье, а сверх того и архиепископ Реймский – непосредственный начальник епископа Бове – в свое время ее испытали и оправдали, то, следовательно, больше и говорить не о чем.

Эти единичные выступления, впрочем, не принесли пользы Жанне. Мэтр Лойе, высказав свои суждения, поспешил покинуть Руан. Мэтр Гупвиль не успел уехать и был брошен в тюрьму.

Винчестер и Кошон не обнаруживали склонности щадить тех, кто мешал им расправиться с их жертвой.

Наконец-то судьи напали на верный след!

Жанну тщательно расспрашивали о ее видениях и голосах. Этот пункт допроса можно было заострить и повернуть в нужном направлении. Но Жанна была очень осторожной. Ее голоса были голосами ее сердца, ее миссии. Уже на первом заседании, давая присягу, она оговорила свое право молчать о самом сокровенном.

Однако опытные крючкотворы, умело варьируя вопросы, перетасовывая их и спрашивая то внезапно, то как бы между прочим, сумели все же заставить ее рассказать кое-что…

14 марта в тюрьме ее допрашивал сам монсеньор Кошон с одним из своих ассистентов. Епископ начал издалека:

– Жанна, знаешь ли ты через откровение свыше, что тебе удастся спастись?

Девушка почуяла недоброе:

– Это не относится к процессу. Неужели вы думаете, что я стану говорить против себя?

Епископ настаивал.

Жанна продолжала упорствовать:

– Я во всем полагаюсь на Господа Бога. Он сделает все, как Ему будет угодно.

Лицо епископа изобразило презрение.

– Значит, твои голоса вообще ничего не сказали тебе об этом?

Удар попал в цель. Девушку взяло за живое. Ах, эти попы думают, что ей ничего не известно! Что ее голоса не ободряют ее, не предрекают ей спасения! Так пусть же знают!

– Они сказали мне, чтобы я была бодрой и смелой. Они сказали мне, что я буду освобождена великой победой. За мои мучения они обещали мне большую награду…

Епископ переглянулся с ассистентом:

– И с тех пор, как они сказали тебе это, ты уверена, что будешь спасена и не попадешь в ад?

Вопрос был поставлен очень хитро и тонко. До сих пор разговор шел о спасении из тюрьмы. Епископ, используя запальчивость Жанны, незаметно подменил эту тему темой вечного спасения, спасения души. Согласно учению церкви, ни один человек не может знать, попадет ли его душа в рай или ад. Жанне следовало на подобный вопрос ответить так же осторожно, как раньше она ответила на вопрос о благодати. Но девушка была слишком утомлена, обессилена и раздражена. На какой-то момент она утратила ощущение опасности.

– Да, я верю в это так же твердо, как если бы уже была спасена.

Епископ снова посмотрел на ассистента. Его взор выражал торжество.

– Этими словами много сказано. Итак, ты полагаешь, что больше не можешь совершить смертного греха?

Жанна осеклась. Она поняла, что сказала лишнее.

– Об этом я ничего не знаю; я во всем полагаюсь на Бога.

Но было поздно. Слова были произнесены и записаны.

Кошон был более чем удовлетворен. Теперь он ясно видел, в каком направлении надо завершать следствие.

Перед подсудимой без обиняков был поставлен главный вопрос, который должен был решить судьбу процесса:

– Желаешь ли ты представить все свои речи и поступки определению нашей матери, святой церкви?

Жанна интуитивно догадалась о подвохе, скрытом в этих словах. Она постаралась увернуться от прямого ответа:

– Я готова во всем положиться на суд пославшего меня Царя Небесного.

Но вопрос был повторен.

Тогда она заявила, что не видит разницы между Богом и церковью.

Ей объяснили, что это заблуждение. Католические богословы различали «церковь торжествующую» и «церковь воинствующую». Первая из них была небесной, вторая – земной. Первая включала в свой состав Бога, ангелов и святых, вторая – папу, кардиналов, епископов и прочее духовенство. Торжествующая церковь ведала спасенными душами, воинствующая – боролась за их спасение. В данном случае, говоря о матери-церкви, судья как раз и имел в виду земную церковь, представленную настоящим высоким судом.

– Ты не хочешь подчиниться церкви воинствующей?

Жанна поняла существо вопроса. В узком смысле он означал: «Ты не хочешь подчиниться данному суду?» Но именно потому, что вопрос был поставлен шире, ответить на него было непросто.

Девушка попыталась еще раз увернуться:

– Я пришла к королю Франции от Бога, Девы Марии, святых и небесной всепобеждающей церкви. Этой церкви я подчиняюсь сама и на ее суд передаю все мои дела, прошедшие и будущие.

– А церкви воинствующей?

– Я ничего больше не могу добавить к тому, что сказала. Все было ясно. Судьи и инквизиция узнали то, что хотели знать. 17 марта следствие объявили законченным.

Теперь принялся за работу обвинитель Жан Эстиве. С помощью ассистентов он произвел хирургическую операцию над протоколами допросов Жанны. Все, что в какойлибо степени говорило в пользу девушки, было исключено. Остальное распределили по рубрикам, заострили, фразам придали нужную форму, добавили то, что, по мнению Эстиве, могло усугубить вину «колдуньи»… Сначала обвинительный акт состоял из семидесяти статей. И чего здесь только не было! Нелепица на нелепице, ложь на лжи. Натяжки и подтасовки выглядели настолько грубо, что, когда документ был зачитан Жанне, она без труда разоблачила его несоответствие тому, что говорилось на допросах.